Путь к Эвенору - Джоэл Розенберг

Если вам в сексе не хватает неистовства, попробуйте в следующий раз малость шевелиться.

Уилл Шеттерли

Меня зовут Уолтер Словотский.

По моим прикидкам, где-то через декаду я шагну в свой сорок третий год — и, может, наконец повзрослею. За последние лет двадцать я перебывал героем, купцом, агрономом, вором и политическим фанатиком в духе Джефферсона. Ах да — и убийцей. Оптом и в розницу. В общем, на все руки мастер.

Вдобавок я умудрился прижить двух дочерей (это те, о которых я знаю — я... гм... не прочь развлечься на стороне), изречь добрую сотню недурных афоризмов и переспать со столькими еще более недурными женщинами, о скольких в колледже не мог и мечтать; в том числе с будущей женой моего второго лучшего друга (тогда мы еще не были так уж дружны. Когда он узнал обо всем, то едва не убил меня — но кончилось все тем, что мы подружились) и несколькими годами позже — с его приемной дочерью (об этом он так и не узнал; иначе непонятно, чем бы дело кончилось).

Вот так и жил я год за годом, а теперь собираюсь серьезно свою жизнь поменять. Для разгона можно начать хотя бы с еды.

Еда для меня — дело серьезное.

Местный народ, включая и меня, собирался на завтрак.

Вселение в новый замок отнимает кучу времени и разжигает аппетит. Я же и без того никогда на его нехватку не жаловался, даже с похмелья.

— Передай, пожалуйста, окорок, — попросил я.

По вкусу нитритов я совсем не скучал: в Биме потрясающе коптят свинину. При одной только мысли о бобах с копченым бимстренским окороком у меня рот наполняется слюной.

— Торопишься? — Джейсон Куллинан взмахнул вилкой. — Отец всегда говорил, что смерть вполне может подождать, пока ты позавтракаешь.

Для этого предрассветного часа он был отвратительно свеж. Лицо умыто, темно-каштановые влажные волосы зачесаны назад, глаза ясные. Распусти он сейчас пушистый хвост, я бы не слишком удивился.

У меня же во рту стоял вкус прогорклого виски пополам с желчью, болела голова. Вчера вечером я слегка перебрал, но, судя по ощущениям, только слегка: голова у меня всего лишь гудела, а не раскалывалась.

Допустить, чтобы пропала хорошая еда, — грех, а я стараюсь зря не грешить. Так что я откусил добрый кусок ветчины и запил ее глотком молока из глазурованной кружки — свежее молоко, но недостаточно холодное. От по-настоящему холодного молока должно ломить зубы.

— Мальчик мой, — сказал я, — твой отец украл эту фразу у меня. Как почти все, что ему удалось хорошо сказать.

Наградой мне была быстрая белозубая улыбка — та самая, которой славился его отец.

Хотя его щеки и покрывала десятидневная темная поросль, думать о Джейсоне как о взрослом мне было трудно — слишком уж юным он выглядел.

Глаза его затуманились, словно он о чем-то задумался, на миг будто выглянула другая сторона личности его отца и взгляд стал далеким, холодным. Но миг миновал, он снова выглядел пятнадцатилетним, хоть и был на пару лет старше. Славный парень.

Джейсон Куллинан очень похож на мать. У него ее рисунок скул, линия волос на лбу, теплые черные глаза. Но немало в нем и от Карла Куллинана — главным образом в подбородке и развороте плеч. Я сказал бы, что порой это пугает меня, но всем известно, что великий Уолтер Словотский не знает страха.

Из чего можно лишь заключить, что всем известно далеко не все.

— А окорок передашь? Я показал на блюдо.

Тэннети наконец соизволила передать его.