Мефодий Буслаев. Месть валькирий - Дмитрий Емец

Одна минута тридцать секунд. Правая рукасдается. Почему-то всегда раньше левой. Я, что, скрытый левша, что ли? Локотьначинает трястись.

Минута тридцать пять секунд. Пот заливаетглаза. Левый локоть поддается дурацкому влиянию правого и тоже трясется. А нустоять, я сказал!

Минута сорок. Дыхание сбивается. Костяшкикулаков болят. Правая рука согнулась уже почти на треть. Выпрямить ее удаетсялишь огромным усилием.

Минута пятьдесят. Трясутся оба локтя. Хочетсявсе бросить. Начинает прогибаться таз. Тело пытается найти дополнительнуюопору.

Две минуты. Секундная стрелка прилипла кчасам. Уже ничего не болит, но ничего и не хочется. Дышать получается тольконосом.

Две минуты десять. Локти не просто трясутся.Это, по-моему, просто мышечная судорога. Секундную стрелку едва видно.

Две минуты тридцать. Воля истаивает. Желаниесдаться становится навязчивым. Неужели две минуты сорок? Краткое торжество.Капля воды, упавшая на язык умирающему от жажды. Сплошное издевательство.

Две минуты пятьдесят. Вновь наваливаютсяслабость и безволие. Все ясно! Это заговор часов! Умрите же, ничтожные!

Мефодия захлестывает негодование. Он смотритна часы с ненавистью. Стекло темнеет и лопается. Под часами внезапнообнаруживается светлая лужица растекшегося металла. Часы оплывают, как накартине Дали, и впитываются в трещину щербатого паркета.

Досчитав до десяти (с каждым счетом руки всебольше сгибаются), Мефодий перекатывается на бок – выставить колено и встатьнормально нет сил – и долго лежит так, улыбаясь в потолок. Восьмые часы за двамесяца. Отличный швейцарский хронометр стоимостью в автомобиль расплавленнегодующим наследником мрака, который устал стоять на кулаках.

«Простоять на кулаках восемь раз по три минуты– это так просто. Особенно тому, кто никогда этого не делал», – сказалкак-то Арей. Сказал и забыл. А Мефодий запомнил.

Ругая себя, Мефодий встает, подходит к столу исмотрит, сколько букв ему осталась. Одна, последняя. Он берет фломастер изаписывает ее – «Л». Слово завершено. Вот оно на бумаге, похожее на цепочкудохлых пауков:

И Н Ф А Н Т И Л

Именно так три месяца назад, вспылив, назвалаего Даф, и теперь Мефодий, как плетью, ежедневно подхлестывал этим словом своюслабеющую волю. С Даф они помирились, но все равно слово висело между ними ввоздухе, точно меч Дамокла, к слову сказать, стража четвертой категории, безправа ношения регалий.

– Инфантил! – повторял себеМефодий. – Инфантил!

И неважно, занимало ли слово «инфантил»почетное законное место в словаре или просто было обрубком прилагательного.Жалило оно больно. Знала ли Даф, что одним случайно сорвавшимся с языка словомона имеет все шансы выковать из обычного подростка достойного наследника мрака?

Отныне Мефодий воспитывал волю ежеминутно. Онделал только то, что ему не хочется, и, напротив, старался не делать того, чегоему ужасно хотелось. Например, клал на стол перед собой большую плитку шоколадаи не прикасался к ней до девяти часов вечера. Или настраивал заклинание так,что оно будило его в половине шестого. Он просыпался и сразу рывком вставал,потому что вокруг все было темно и серо, и хотелось застрелиться, но остатьсяпод одеялом. Внутренняя стрелка воли и энергии, которую он представлял себевсегда очень ярко и материально, прилипала к нулю.

Понукая себя, он быстро одевался и выходил наулицу на трехкилометровую пробежку. Первый километр давался туго, так жуткохотелось спать, зато потом дело шло бодрее, и он возвращался в резиденциюпроснувшийся и свежий. У дверей, напрашиваясь на пинок и получая его,околачивались обычно два-три ранних комиссионера, принесшие Арею эйдосы. Куцаяи страшная очередь.

Но случались и неудачи. Гнусные провалы воли.Порой бывало, что, уже натянув спортивный костюм, Мефодий совсем обессиливал.Внутреннее махнув на все рукой, он падал на кровать и спал, спал, спал, покаего не будила Даф или Чимоданов не присылал к нему Зудуку, который,подкравшись, выпаливал из пистолета над самым ухом.

После каждого такого сбоя воли выгнать себя напробежку на следующий день бывало вдвое сложнее. Как-то утром с Мефом увязаласьУлита, бледная, с синими кругами под глазами, только что вернувшаяся из ночногоклуба. Пропыхтела с километр и обратно в резиденцию вернулась на лимузинеспешно вызванного Мамая.

– Нетушки! Я и так развиваю волю. Не ем сдвенадцати ночи до трех утра. Хватит! – сказала она, обрушиваясь насидение. Хан Золотой Орды услужливо захлопнул дверцу.

Закрыв тетрадь самоконтроля, в котором паучьеслово «инфантил» появилось в восемьдесят шестой раз, Мефодий деловито огляделся.Он стоял в своей комнате на Большой Дмитровке, 13. Старый беззубый рояль устены был завален книгами и тетрадями. Мефодий использовал его как письменныйстол.

У книг стражей мрака был непростой нрав.Ночами они нередко переползали с места на место, шурша страницами. Самойнеприятной книгой, от которой Меф с удовольствием избавился бы, была «ИсторияТартара». Случалось, в полночь книга окутывалась серебристым сиянием. Из неедоносились ужасные вопли, скрип колес, лязг крючьев. Они пробивалась даже сквозьподушку, которую Меф натягивал себе на голову.

– Кто там кричит? – как-то спросилМеф у Арея.

– И всегда одним голосом? –подсказал Арей.

– Да.