Слава Перуну! - Лев Прозоров

Ладьи летели по течению Десны. Менялись дружинники – то спали, то гребли, помогая силой рук и спин силе воды. Да и ветер помогал, поддувая в спину. Первый день было легко – Десна словно давала приноровиться к себе, свыкнуться.

Вихря пришлось оставить в Новгороде-Северском. Ряско тоже, но об этом-то сожаления в душе Мечеслава Дружины почти не было. Одно дело вьючный конёк-слуга, другое – боевой товарищ. Но так приказал сам Святослав. «Если сладим дело, – сказал князь, – ещё вернёмся за конями. Если нет – лучше уж коням тут быть».

Не то чтобы Мечеслав сомневался в отроках-конюхах Новгорода-Северского. Но душа всё едино лежала не на месте. Пришлось накрепко запереть в душе это беспокойство. Сколько уж таких запертых углов в душе… Этак с годами она и впрямь превратится в сплошные заборы, как в городе, где каждый двор обрастает плетнями да тынами.

Потом миновали Сосницу, и река начала яростно, будто змея под рогатиной, петлять влево-вправо, мимо Хороборя и до самого Блестовета. Городки на берегах были – поменьше Новгорода, вроде Курска или иных, уже виденных Мечеславом в Северской земле. Проплывая мимо них, ладьи не останавливались, но с передней, там, где грёб наравне с прочими Святослав, пел рог – и отзывались рога с частоколов. И сидевший спиною вперёд на скамье гребца сын вождя Ижеслава видел, как распахиваются ворота, как сталкивают в воду ладьи – и те бегут по реке вслед за ними. С каждым городом всё больше.

У Хороборя даже вышли на берег переночевать – хоть и дорого было время, а извилистое русло, богатое мелями, лучше всё же было одолевать на свету, а не в потёмках. Насады поставили под берегом, сбросив якоря – коряги на просмоленных верёвках.

Устраиваясь на ночлег у костра, Мечеслав спросил Верещагу:

– А что это за Распятый бог? Он разве немецкий? Я слыхал, ему греки молятся. И чего его слугам на вашей земле надо?

Вольгость открыл было рот ответить, но над их головами раздался голос Ясмунда:

– Отвечу я.

Мечеслав тоскливо вжал голову в плечи. Ответы седоусого на «лишние разговоры» – а лишними сын Вещего Ольга считал едва ли не все разговоры, не касающиеся воинской учёбы, – особой приятностью не отличались, да и разнообразием, в общем, тоже. «Десять кругов по двору крепости в полном доспехе». «Возьмёшь у тиуна козла. Поднимешь на плечи. Поднимешься на башню и спустишься обратно – и козла не выпускать». Это ещё дружинникам из посвящённых. Отрок и вовсе чувствовал себя счастливым, когда речь шла о переборе кольчуг по звеньям или чистке желудей – а могло прозвучать и «Времени много? Вот и славно, а у нас конюшни не чищены, и нужник тоже».

Но на сей раз Ясмунд его удивил – да и остальных дружинников и взятых в поход отроков последнего года.

– В племени моего отца верили – и он запомнил это и передал эту веру мне, – что перед концом мира из восточных земель придёт корабль с войском мертвецов. Женовидный красавец, лиходей Локи, которого за его злодеяния прочие Боги распяли на скале и низвергли в Преисподнюю, будет держать кормило того корабля. А вслед за ним будет плыть в волнах порождение злого красавца – великий Змей Йормунганд, и будет выть вечно голодною глоткой другой его ублюдок – Лунный Пёс. И все они придут, чтоб убить наших Богов, – Ясмунд замолк, а молодые дружинники поражённо смотрели на одноглазого. Никогда еще не говорил он столь долгой речи – и она, по всему, ещё не была окончена. – А теперь, говорил отец, с востока приходят люди в чёрных одеждах, и называют себя они – мертвецами, умершими для мира. И красиво, как у женщины, лицо их бога, и любят они изображать его распятым, и сами не скрывают, что он сходил в Преисподнюю. А ещё он сравнивал себя со змеем на столбе и учил своих живых мертвецов быть мудрыми, как змеи. И они сами называют своё полчище «кораблём» [1]. А за их спинами, в жарких землях, по-собачьи воют с меченных мёртвой луною вышек еще одни враги Богов и древней Правды. Отец учил меня. А я научил тех, кому был отцом.

Чёрствые губы под седыми усами тронула тень улыбки, когда жёлтый взгляд единственного глаза Ясмунда коснулся кормы, на которой, завернувшись в плащ, спал Святослав. Сын Ольга Вещего говорил не только о тех сыновьях, кого зачинал.

– Рагнарёкк идёт, говорил мне отец, – продолжил Ясмунд. – Великая битва с врагами Богов. Рог протрубил, знамёна подняты. Надо быть глухим, чтобы не услышать зова. Надо быть слепым, чтобы не увидеть знаков на стягах. Кому ещё так повезло? Кому из витязей минувших времён выпало встать в сече против – не горного великана, не ночного людоеда, не огненного змея – против самого Врага Асов?!

В глазу седоусого полыхал лютый янтарный огонь. И жуткая улыбка-оскал жёлтых зубов – по-прежнему пугала, но не отталкивала больше, завораживала, как оскал резного чудища на разрезающем волны носу корабля.

– То есть… – изумлённо проговорил Мечеслав Дружина, – мы бьёмся за Тех, Кто всё равно проиграет?

– Неверно! – рыкнул Ясмунд, поворачиваясь к нему. – Ты что, из отроков не вырос, вятич? Мы бьёмся за Тех, Кто погибнет, – а это совсем иное. А ты, вятич, ты-то сам до недавних пор – думал, что хазар можно свалить?

– Нет, – Мечеслав покрутил головою. – Не думал…

– А чего ж ты тогда с ними дрался?

Мечеслав пожал плечами. А что им оставалось? Не мириться же с коганью…

– Вот так и у нас, – угрюмо проронил одноглазый, отворачиваясь. – Так и у нас, вятич.

Уснул в ту ночь Мечеслав не сразу. И сны ему снились жутковатые. Виделась огромная волна, вздымающаяся над окоёмом, будто над бортом тонущей ладьи. Виделся струг, в котором сидели живые мертвецы в чёрных одеждах, а у кормового весла стоял главный Мертвец-Кощей…

Чернигов был вдвое, если не втрое больше Новгорода-Северского, и Мечеславу Дружине оставалось только гадать, сколь же велик главный город Руси, если и это – столица всего лишь Северского края, а не всей державы. Стоял Чернигов на холме, над высоким правым берегом Десны, чуть выше того места, где впадала в Десну неширокая Стрижень. Под Черниговом встали на ночлег второй раз. Ладей к тому времени прибыло чуть ли не вдвое. Лиц тех, кто на них приплыл, Мечеславу было не видать, но по голосам, далеко разносившимся над водою, когда насады тесно утыкались в берег, слышно было, что и тут было больше молодых воинов – его или Вольгостевых лет.

– Завтрашний день, – сказал своим дружинникам, сходившим с насадов на берег, князь Святослав, – может кончиться битвой. Мне понадобятся все ваши силы. Отдыхайте.

Из крепости, возведённой северским князем Чёрным, погибшим от рук хазар в годы Ольга Освободителя, навстречу князю вышел посадник – от этого, недобро знакомого слова Мечеслав поморщился, непросто было привыкнуть, что здесь посадником величают не хазарского тудуна, а наместника своего, русского князя. Здешнего, черниговского посадника звали Претичем. Был он в высокой шапке, гривна свисала с толстой крепкой шеи на широкую грудь. Брови у Претича были густые, мохнатые, и такие же мохнатые тёмно-русые усы подковою. Между бровей пролегли морщины – черниговский посадник озабоченно хмурился. Князя он приветствовал по-дружинному обычаю, вскинутой рукою.