Ближний Круг - Мила Бачурова

— По законам Объединенных Концернов, во славу гуманизма их Главы, мы предоставляем тебе право сказать последнее слово.

— Горите в аду, предатели.

Разбитые во время допросов губы едва шевелились. Я собрал все силы для того, чтобы выпрямиться и посмотреть в лицо представителя Концернов.

Он отчётливо скрежетнул зубами, но промолчал. Стерпел, даже не ударил.

— По законам Объединенных Концернов, во славу гуманизма их Главы, ты имеешь право на предсмертную исповедь. Концерны готовы предоставить в твое распоряжение священника любой конфессии.

— Моя вера — в моей душе. Священников оставьте Главе. Будет подыхать — пригодятся.

И снова представитель сумел сдержаться. Не бросился на меня — хотя побелел, как бумага. Ну, ещё бы. В том мире, где он живёт, услышать такое о Главе Концернов, даже случайно — преступление.

Объявил:

— Ты отказался от обеих милостей, предложенных тебе Концернами. Остаётся поставить последнюю точку… Встать!

Конвоиры схватили меня за плечи и подняли.

— На выход!

Зазвенели кандалы на моих руках и ногах. Меня вывели из допросной.

Обычно волокли по коридору, идти после допросов самостоятельно я не мог. Сегодня меня не пытали и даже не били. А конвоиры вместо того, чтобы идти прямо, в мою камеру, свернули направо.

В этом коридоре я ещё не был. Вдоль него выстроились гвардейцы, одетые поверх формы в штурмовую защиту.

— Понимаешь, что это означает? — прошипел мне в спину представитель.

Что ж, намёк — прозрачней некуда. Меня ведут не в камеру. На расстрел.

Я переоценил Концерны. Думал, что после объявления приговора в запасе у меня будут ещё минимум сутки.

— Понимаю. Ваш Глава боится меня даже полуживого. Даже безоружного, скованного по рукам и ногам. — Я обвел взглядом гвардейцев. Проговорил: — Запомните этот день, парни! Я жил для того, чтобы освободить вас от гнёта Концернов. Я сражался за то, чтобы очистить мир от лжи и предательства! Глава, которому вы так верите — жалкий трус. Ничтожество, трясущееся за свою шкуру. Помните: меня нельзя убить! Я воспитал себе достойную смену.

— Заткните его! — рявкнул на конвоиров очнувшийся представитель.

На меня поспешно набросились с кляпом. Так и вели до конца коридора — который закончился бронированной дверью.

Представитель вынул из кармана рацию. Руки у него дрожали.

— Приём. Докладывает второй. Мы заткнули ему пасть, чтобы не морочил гвардейцам головы. Кляп вынимать, или так и вести?

— Никаких кляпов! — рявкнули в ответ. — Рехнулся? Казнь будут показывать в прямом эфире!

— То, что он говорит, показывать не стоит.

— Ничего, в эфир пойдёт только картинка. Без звука. Выводи.

— Есть.

Представитель приказал конвоирам открыть дверь. Я на мгновение зажмурился от яркого света.

Открыв глаза, увидел внутренний двор-колодец. Глухие стены с четырёх сторон и ослепительно голубое небо над ними. Ясное и чистое, без единого облачка. По нынешним временам редкость — такое небо. Как будто сама судьба решила показать мне его напоследок.

Во дворе выстроился ещё десяток гвардейцев.

— Вперёд, — меня подтолкнули в спину.

Я увидел зависший над двором дрон. И, не удержавшись, расхохотался.

Поднял голову к нему, проговорил:

— Я знал, что ты меня боишься… Глава. — Сплюнул под ноги. — Но не думал, что в своей трусости дойдёшь до показательного расстрела. Каждый человек в Концернах должен увидеть, как меня убивают, верно? Убедиться в том, что я мёртв? До чего же это смешно! — Мои слова раздавались в колодце двора громко и отчётливо, гулким эхом отражались от стен. — Разве твои холуи не говорили тебе, что я бессмертен — как бессмертна сама справедливость?! Что меня невозможно убить?!

— Заткнись! — рявкнул представитель.

Конвоиры потащили меня к дальней стене.

Представитель пытался руководить расстрельной командой, выстроить гвардейцев в ряд. Но все они слышали мои слова. Каждый из них знал, кто я такой. В Концернах не было ни одного человека, от малых детей до глубоких стариков, который не знал бы меня в лицо.

— На вас я не в обиде, парни, — обводя глазами мятущуюся толпу, проговорил я. — Вам ведь словом не обмолвились о том, кого придется расстреливать. Так?

Гвардейцы смотрели на меня. Со страхом. С изумлением. С восхищением.

Легенда Сопротивления. Его душа и воля. Неукротимый, несокрушимый, неубиваемый Капитан Чейн.

— Винтовки — на прицел! — взвизгнул представитель.

Гвардейцы подчинялись неохотно. Отворачивались, переглядывались.

— Я жил для того, чтобы освободить таких, как вы, — обращаясь к гвардейцам, продолжил я.

— На прицел!!! — рявкнул представитель.

Гвардейцы вразнобой подняли винтовки.

— Огонь!

Грохот выстрелов.

Стреляли не все, даже не половина из десятка. Кто-то палил в небо, парень, стоявший ближе всех ко мне, бросил винтовку и рухнул на колени. Одна пуля ударила меня в плечо, ещё одна — в голень. Нога подкосилась, но я сумел устоять.

— Я не стану в него стрелять! — закричал гвардеец, упавший на колени. — Не стану!

Представитель ударил парня каблуком в затылок, тот упал.

— Кого ты сюда привёл? — бросил представителю я. — Зелёных новобранцев? Других — побоялся? Глава опасается бунта?

— Заткнись! Огонь!

Снова выстрелы. Снова вразнобой, и гораздо жиже, чем были. Стреляют кто куда, винтовки бросили ещё двое гвардейцев.

Представитель заметался по двору. Заорал, брызгая слюной. Выхватил винтовку у того парня, который упал, грозя расстрелом теперь уже команде.

А у меня онемела нога, из плеча хлестала кровь. Артерия задета… Пора заканчивать этот балаган. Помощь прийти не успеет, это ясно. Скованным я много не навоюю — даже при той панике, которая поднялась. А барахтаться в пыли, под ногами у Концернов — не по мне. Если уж умирать, я намерен умереть стоя.

— Смелее, парни, — подбодрил гвардейцев я. — Ты, — бросил ближайшему. — Выровнять ствол! Приклад — к плечу, крепче! Вот так. Прицел! А теперь — ого…

Представитель не позволил мне и дальше командовать собственным расстрелом. Достаточно было того, что уже ушло в прямой эфир.

— Огонь!!! — перекрикивая меня, завизжал он.

И в ту же секунду раздался взрыв. Такой силы, что я на какое-то время оглох и перестал слышать звуки — как те прилипшие к экранам зрители, что смотрели прямую трансляцию. Но, как и они, я видел стену, разлетевшуюся вдребезги.