Хамелеонша - Алена Савченкова

7 лет спустя

Едва ли эти своды знавали пощечину звонче. Но леди Йоса снесла тяжесть материнской руки с равнодушием, выдававшим привычку. Лишь потерла скулу и продолжила безучастно смотреть перед собой прекрасными голубыми очами. Наследница богатейшего рода Венцель, вступившая в восемнадцать зим и поздний брачный возраст, уже вовсю цвела той откровенной чувственностью, что заставляла мужчин сворачивать шеи на турнирах в её честь. Честь, которой больше нет.

Мать и дочь не заметили, как я вошла и застыла подле дверей в смиренной позе.

— Лучше б видеть тебя мертвой, чем принесшей позор в дом!

— Вы преувеличиваете, матушка.

— Это ты преувеличила, когда раздвинула ноги перед грумом! А о своих братьях и сестрах ты подумала в тот момент?!

— Думать о них в такой позе я сочла неуместным. И он был помощником грума.

«Был», потому что теперь его кожа украшает ворота. Если леди Йоса и скорбела по соучастнику во грехе, на свежести лица это никак не отразилось. Её красота канонична: локоны ниспадают на спину пышным белокурым каскадом, блио из голубого шелка подчеркивает рослую стройную фигуру, стопы и кисти рук аккуратны, а шея тонка и изящна.

И я полная её противоположность: невысокая и угловатая. Мы одних лет, но под моим платьем вместо плавных изгибов и положенных выпуклостей — болезненная худоба. Кожа не белая, а бледная. Волосы, пусть длинные и густые, вопреки модным канонам безнадежно черны. В нашем роду у всех такие.

Леди Катарина отвесила дочери новую пощечину. Замахнулась для следующей, но, заметив меня, медленно опустила руку.

— Порой не верится, что ты вышла из моего чрева.

Ресницы леди Йосы дрогнули в мою сторону, выдав тщательно скрываемую досаду из-за унижения при посторонней, но тон остался вызывающе-безразличным.

— Вы не одиноки в своем удивлении.

Они действительно разнились настолько, насколько это вообще возможно. Леди Катарина разменяла третий десяток, но смотрелась почти старухой. Не спасала ни косметика, ни платье из дорогой парчи, шлейф которого струился за ней по полу со змеиным шелестом, разметая присыпку из ароматных трав. Только лоб отличался неестественной гладостью, обязанной тугому энену ^[1].

— Мне ты дерзить не боишься. А лично отказать королю, объяснив в утешение свой маленький изъян, смелости бы хватило?

— Его утешили бы пажи, — равнодушно отозвалась та. — Говорят, при дворе они все, как на подбор, смазливы.

Её Светлость наградила дочь ненавидящим взглядом и опустилась в кресло-трон с высокой спинкой. Устроив руки на подлокотниках, сделала мне знак приблизиться. Леди Йоса тоже, будто бы нехотя, повернула голову. Любопытство в её лице мешалось с опаской и толикой гадливости.

Стоило подойти, острые золоченые ногти бесцеремонно впились в мой подбородок, повертели лицо. Живот скрутило в узел, но я изо всех сил терпела, чтобы не оттолкнуть руку леди Катарины.

— В тебе нет ничего особенного, — почти разочарованно протянула она, снова откидываясь на спинку. — Если твой брат солгал…

— Людо сказал правду, госпожа, — тихо ответила я. — Мы из рода Морхольт.

Блекло-голубые глаза прищурились.

— Никого ведь не осталось. Замок давно в руинах, гниет тухлой рыбой, как и его хозяин со всем выводком.

Потянув за шнурок на шее, я вытащила наружу талисман-покровитель. Существо на нем походило чем-то на ящерицу.

— Мы из побочной ветви, никогда там не жили. Отец был непризнанным бастардом от вилланки, единокровным младшим братом лорда Морхольта. С нами не желали знаться, содержа в достатке, но тайне. На тот пир нас не позвали…

Поморщившись на «вилланку», Леди Катарина выпростала руку и ковырнула потемневшее серебро, этим вечером впервые за много лет коснувшееся моей кожи.

— Бедные родственники, значит?

— Да, госпожа. — Я спрятала талисман обратно и безотчетно прижала ладонью.

— Но всё же проклятая кровь… — задумчиво протянула она. — Родовой дар чуть теплится?

— Дома говорили, что во мне он на удивление силен.

— Дивиться стоит, что он вообще проявился в полукровной ветви. — Заостренные ногти побарабанили по подлокотнику. — И как же вы с братом очутились так далеко от семьи?

— Семьи больше нет, госпожа, остались только мы с Людо. Тому уже год, как Жнец забрал родителей в Скорбные Чертоги, и наследством нам лишь долги…

— И кто же теперь о тебе заботится?

— Брат, госпожа.

— Заботится, торгуя тобой?