Гимназистка. Клановые игры - Бронислава Вонсович

Голоса прорывались словно через толстенное ватное одеяло, и через такое же одеяло просачивалась боль. Капля по капле, она заполняла меня, грозя захлестнуть и опять уволочь в беспамятство. Мутные, невнятные слова постепенно складывались во вполне себе понятные фразы: «это бесполезно», «вы напрасно тратите силы», «Владимир Викентьевич, прекратите же!».

Боль стала совершенно невыносимой, и я застонала, попыталась приоткрыть глаза, услышала радостное: «Ну вот, я же говорил, не уйдет» и потеряла сознание.

Очнулась я, боли больше не чувствуя, но ощущая такую слабость, что даже приподнять руку не было сил. Что там рука — глаза приоткрылись с трудом. Приоткрылись, чтобы увидеть беленый потолок с трещинами и лампочкой, просто болтающейся на проводе. Забавно, но это не казалось неправильным. Большая пузатая лампочка выглядела старинной. Может, владельцы дома увлекаются историей? Ретро-стиль или этот, как его? — лофт. Название казалась чужеродным для этого потолка, и все же я обрадовалась, что вообще его вспомнила: в голове была вязкая каша, которая никак не хотела оформляться в приличные мысли. Только ухватишь одну за хвост — а она, как ящерица, оставила этот хвост противнику и нырнула вглубь. Так что лофт — это однозначно победа. Приободренная успехом, я почувствовала прилив сил и смогла повернуть голову.

Взгляд уткнулся в тумбочку, криво покрашенную в белый цвет. Настолько криво не красила даже Светка. Светка? Вспыхнувшее было имя тут же потускнело, не показав ни одного лица, с которым я могла бы его связать.

Скрипнула дверь, и раздалась тяжелая, уверенная поступь человека, который зашел не просто так, а по делу. Когда в поле моего зрения возник силуэт, я перевела взгляд с тумбочки на пришедшего. Серое платье (мышиного цвета, как услужливо подсказала память) почти полностью прикрывалось белым передником с неаккуратно нашитым на нем красным крестом. На голове вошедшей медсестры (а кто это мог быть, кроме нее?) была повязана белая же косынка, из-под которой кокетливо высовывались завитки, тронутые сединой. Почему-то в голову пришли мысли об исторической постановке, поскольку в моем представлении медсестра должна выглядеть по-другому. Как? Я чуть наморщила лоб, но потом отмахнулась от ненужных мыслей. Понятия не имею как, главное — по-другому, а не так, что в голову приходит театр и актриса, играющая то королеву, то медсестру. Во всяком случае, осанка у вошедшей была точно королевской.

— Очнулись, Лизонька?

— Я…

В горле словно прошлись комком колючей проволоки, говорить с таким оказалось совершенно невозможно, единственное выдавленное короткое слово было больше похоже на хрип умирающего, чем на попытку ответить. Впрочем, медсестра поняла мое затруднение, взяла с тумбочки пузатый заварочный чайник, приподняла мне голову, и из носика чайника в мой рот полилась восхитительная влага. Впрочем, нет, не чайника: крышки на нем не было, а верхняя дырка было ровно половиной той, что должна быть у нормального чайника. Поильник, вспомнила я. Это называется поильник.

— Так лучше, Лизонька? — спросила дама, отнимая сосуд и ставя его опять на тумбочку.

Проводила я источник воды тоскливым взглядом, хотя и догадывалась, что пить сейчас много нельзя. Я после операции? Какой? Попала в аварию? Кажется, я всегда неосторожно переходила дорогу, не обращая внимания на машины…

— Спасибо, да. Но я не Лизонька, — прохрипела я куда более внятно.

Голос был ужасен. Не голос, а скрежет несмазанных шестеренок.

— А кто вы? — спокойно уточнила медсестра.

— Я… Я… Я не помню, — в ужасе ответила я.

Я бросала взгляды по сторонам, в надежде, что хоть что-то наведет на нужную мысль, но взгляду тут было ровным счетом не за что зацепиться. Не было в этой комнате ничего, кроме кровати, явно устаревшего образца с никелированными металлическими прутьями на спинке изножья, и тумбочки, неизвестно из какого чулана доставленной сюда. Даже капельницы на стойке не было, хотя подсознательно я ожидала увидеть хоть какие-то медицинские приборы. Эта же комната выглядела необычайно убого для больничной палаты. Хотя, может, это и не она. Может, меня похитили, накачали наркотиками и вырезали почку? Конечно, их две, но мне они обе дороги.

— Где я?! И кто вы?!

Голос стал чище, и тем не менее мне казалось — это совсем не мой голос. И самое ужасное — я не могла вспомнить, каким должен быть он, мой голос.

— Агата Михайловна, дежурная медсестра. Успокойтесь. Сейчас я позову Владимира Викентьевича, он вам все объяснит, — заворковала она, улыбаясь столь приторно-дежурной улыбкой, что я поняла: все не просто плохо, все очень плохо.

Ворковала она, приближаясь к дверям с навыками, явно выработанными за долгие годы работы с буйными пациентами. Но я-то не была буйной, я даже сесть на кровати смогла лишь с огромным трудом. И все для того, чтобы с изумлением уставиться на ночную сорочку из грубого полотна. Этот кошмар никак не мог принадлежать мне. Точно, кошмар! Это просто страшный сон, нужно себя ущипнуть, и все закончится. Но сколько я себя ни щипала, заканчиваться ничего не хотело. Возможно, потому, что щипки были совсем слабые — на сильные мои руки оказались неспособны. Да и сами руки — тонкие, совсем как детские. Или я так исхудала после продолжительной болезни? Но какой?

В голове от попыток вспомнить хоть что-то зашумело, как море в шторм, да и меня саму заштормило: я покачнулась на кровати, чуть не свалившись на пол, но в последний момент удержалась за холодную металлическую спинку. Взгляд опять зацепился за ночную сорочку. Я провела по ней рукой, все больше убеждаясь, что она реальна, и все же никак не желая в эту реальность верить.

— Это не мое, — убежденно заявила я и подергала рукав.

Не знаю, на что рассчитывала. В самом деле, не на то же, что он прямо сейчас изменится на что-то воздушно-шелковое с кружевами?

— Разумеется, не ваше, Елизавета Дмитриевна. — Глубокий бас не соответствовал сухонькому старичку с совершенно белой клиновидной бородкой, впрочем, выглядящей достаточно ухоженной и аккуратной. — Это собственность лечебницы. Ну-с, как мы себя чувствуем, барышня?

— Отвратительно, — честно признала я, с трудом удерживаясь в сидячем положении.

— Ничего. Скоро будет лучше, — оптимистично заявил Владимир Викентьевич, если, конечно, это был тот, за кем ходила медсестра. Вон она высовывает озабоченную физиономию из-за плеча нового действующего лица. — Сейчас, сейчас, только не вставайте.

Я даже не улыбнулась. Не вставайте? Да я едва удерживаюсь от падения. И если это произойдет, то лучше бы на кровать, а не на пол. Пол, конечно, деревянный, что странно для больничной палаты, но разбить нос и о такой можно запросто.

Неожиданно руки Владимира Викентьевича окутались зеленым сиянием, одна легла мне на лоб, второй же он взял мою правую руку так, словно собирался считать пульс. Но занимался он точно не этим, поскольку сияние с его руки впитывалось в мою. Все это походило на… шоу? На на высококлассное шоу, позволяющее забыть о неказистой обстановке.