Улей - Елена Тодорова

День первый

Гребаный унылый октябрь. Неуправляемое чувство смуты гложет Адама. Бродит по венам. Стучит в темные уголки его души. Искушает разум, дымящий лихорадочными идеями. Вытаскивает наружу самые больные схемы.

Титов даже не пытается слушать лектора. Ожесточенно рисует в тетради диковатую композицию двух несовместимых стихий — воды и огня.

Его лучший друг и соратник по различного рода махинациям, Ромка Литвин, обсуждает местных «шкур[1]», беззаботно отпускает шутки, и сам же над ними ржет. А у Титова внутри скапливается ощущение невнятного напряжения и агрессии.

— Бл*дь, мне от Ольки скоро придется скрываться, — говорит Рома, заметив направленный в его сторону обожающий взгляд.

— Зачем? — не поднимая глаз, реагирует Адам. — Пошли ее, и дело с концом.

— Нет, Тит. Грубость — твоя прерогатива. А я так не работаю.

Титов надменно хмыкает и продолжает выводить на листе странные фигуры.

— Мне, вроде как, нравится, что она всегда под рукой, — слышит он рассуждения Литвина. — Понимаешь?

— Нет, не понимаю.

Адам, и правда, не понимает, что может быть интересного в том, чтобы держать рядом с собой одну девку, касаться ее тела изо дня в день, слушать въедающийся в мозг голосок. В глазах Титова Олька Розанова — самая обыкновенная идиотка и прилипала. Она даже не стерва. Мелкая, сухая и пресная, не пробуждающая у него ни малейшего интереса.

— Ладно, Тит, забей… Погляди-ка лучше на нашего Реутова, — прыснув со смеху в кулак, кивает Ромка на их общего школьного друга. На первом курсе все вместе они слыли безумной троицей. Но потом в Кирилла словно бес вселился. Он увлекся сокурсницей, и постепенно отдалился от друзей. — Сука, поверить не могу, что он бросил нас ради этой фифочки! А ведь подавал такие надежды! Теперь сидит, как дебил, в первом ряду, и косички ей заплетает, — не унимаясь, ржет Литвин. Тычет в направлении Кира рукой и заявляет: — Думаю, есть вероятность, что он… он просто подцепил какой-то инопланетный вирус.

Адам поднимает глаза. Смотрит сначала на Ромку, затем сканирует взглядом затылок Реутова. Кирилл, будто ощущая взгляд холодных глаз, оборачивается. Слегка тушуется, но кивает бывшим друзьям в знак приветствия. Впрочем, те никак не реагируют.

— Этот вирус, Рома, именуется любовью, — говорит Адам с подчеркнутым снисхождением, не отрывая от Реутова внимательного взгляда. — Инфицирование происходит различными путями и, в целом, на сам процесс не особо влияет. Пока проходит инкубационный период болезни, зараженные испытывают блаженство и эйфорию, — лениво указывает карандашом на Реутова и его подружку. — Жизнь — кайф! Понимаешь? За окном радуга, сиропный дождик, забавное облачко, люди — добрые великаны… А потом… БУ-У-УМ! — аффектируя объем сказанного, растягивает гласную и изображает руками «взрыв». — Исход, затухание, разочарование, боль… И человек полностью разбит. Ведь любить кого-то — значит признать, что он лучше, достойнее, умнее тебя. Запомни это, Рома. Ибо любовь — высшая мера духовной нищеты, — презрительно заключает Титов.

— Тебе-то, Тит, откуда знать? — язвит Ромка.

Адам склоняет голову на бок и указательным пальцем неторопливо трет бровь. Делает паузу, вынуждая Литвина заерзать на деревянном сидении.

— Потому что, Рома, многих людей я вижу насквозь, — произносит он невозмутимо. — Большинство — как стадо, настолько однообразно и предсказуемо, что пропадает всякий интерес как-то контактировать. Если посмотреть, все их мысли — в глазах.

— Да уж… Ты гениальный ублюдок, Титов.

— Без ложной скромности — так и есть.

Преподаватель обрывает лекцию и делает парням замечание, грозя в следующий раз без разбирательств выставить за дверь. Но все находящиеся в аудитории знают, что это лишь пустые слова. Администрация и преподавательский состав академии, чрезвычайно дорожа щедростью своего мецената Терентия Титова, закрывают глаза на любые выходки его сына.

Адам насмешливо кивает лектору. Его извинения больше походят на издевку, но профессор Железняков, не имея иного выбора, принимает их и, негодующе краснея, отворачивается к электронной доске.

В аудитории восстанавливается дремотная тишина, колеблемая только монотонным бормотанием лектора и редкими скрежетами шариковых ручек. Нервное напряжение снова скручивает и душит Адама. Схватив карандаш, он принимается отбивать бессмысленный неровный ритм.

А затем… Некое необъяснимое чувство заставляет Титова поднять голову и бесцельно уставиться на дверь аудитории.

Тишину прорезает резкий дребезжащий щелчок замка, и в лекционный зал влетает девушка. С беспорядочно разметавшимися темно-русыми волосами, в идеально сидящей по фигуре курсантской форме, с гипсом наперевес, с кричащим фиолетовым полумесяцем под левым глазом. Сердце Титова странно толкается в груди, будто узнавая ее. Но он ее не знает. Он, совершенно точно, видит ее впервые.

Отбрасывая карандаш, Адам сглатывает. Делает глубокий вдох и раздраженно напрягает скулы.

С глухой неприязнью отмечает, что практически вся аудитория как-либо реагирует на появление девушки: некоторые идиоты, отвесив челюсти, зависают; самые смелые восхищенно присвистывают; единицы громко комментируют. Перестает говорить седеющий профессор, застывая у электронной доски с детальным разбором устройства судна. Видимо, не так часто в морской академии встречаются курсантки с синяками и переломами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍При этом, сама девушка, никак не реагируя на неослабевающее к ней внимание, невозмутимо поднимается по ступеням. Поворачивает в пятый ряд и бесцеремонно проскальзывает за спинами уже сидящих в самый центр. Плюхается на деревянное сидение, подкрепив свое приземление громким восклицанием:

— Я на месте. Продолжаем.

Девчонка смотрится, как первоклассная сука. И Титову она сходу становится ненавистной.

[1]Здесь: девушки