Всё возможное: Как врачи спасают наши жизни - Атул Гаванде Страница 34

Начальник тюрьмы подал знак начинать инъекцию. Медбрат подсоединил шприц к внутривенному порту и попросил общественного представителя ввести тиопентал натрия. «Заключенный начал говорить: “Да, я чувствую…”, а потом потерял сознание». Они завершили инъекции, и через три минуты на кардиомониторе уже была ровная линия. Двум присутствующим врачам не оставалось ничего иного, как констатировать смерть.

Я лично выступал за смертную казнь. Я был высокопоставленным должностным лицом в президентской кампании Клинтона 1992 года и в его администрации и в этой роли защищал позицию президента в поддержку смертной казни. У меня нет иллюзий, что смертная казнь остановит кого-то от убийства. Меня также очень волнует способность нашей системы правосудия не допустить умерщвления невинного. Однако я считаю, что есть люди, которые совершают такое зло, что заслуживают смерти. Меня не беспокоит, что Тимоти Маквей был казнен за смерть 168 человек, погибших во время устроенного им взрыва в Оклахома-Сити, как не тревожит и казнь Джона Уэйна Гейси, виновного в 33 убийствах.

Но я практически не задумывался о том, как именно проводятся казни. А участие в казнях врачей и младшего медперсонала я инстинктивно всегда считал неправильным. Общество дает нам чрезвычайное и исключительное право применять лекарственные препараты, в том числе и для того, чтобы приводить людей в бессознательное состояние, разрезать их тела, делать то, что в противном случае считалось бы нападением, потому что мы делаем это для их собственного блага, чтобы спасать их жизни и облегчать их состояние. Позволить государству распоряжаться нашим мастерством и обращать его против человека, преследуя собственные цели – для наказания, кажется опасным извращением идеи. Общество доверило нам огромные возможности, и чем больше мы готовы использовать свои способности против отдельных людей, тем больше рискуем предать это доверие.

Однако разговоры с врачами и медбратом, которых я отыскал, поколебали обе эти точки зрения – и больше всего разговор с последним доктором. Доктор Г – 45-летний врач скорой помощи. А еще он волонтер – главный врач в приюте для детей, подвергшихся насилию. Он работает, чтобы снизить уровень беспризорности. Он выступает против смертной казни, потому что считает ее бесчеловечной, аморальной и бессмысленной. И на сегодняшний день Г участвовал в шести казнях.

Около десяти лет назад недалеко от больницы, где он работал, на той же улице построили новый следственный изолятор, и в нем был большой медпункт «по размеру как все наше отделение скорой помощи». В изоляторе требовался врач. Поэтому, в немалой степени просто из любопытства, доктор Г начал там работать. «Оказалось, что мне нравится, – сказал он. – Следственные изоляторы – ниша здравоохранения, получающая мало внимания». Следственные изоляторы, по его словам, отличаются от тюрем тем, что в них содержатся арестованные в ожидании суда. Большинство из них находятся там всего от нескольких часов до нескольких дней, а затем их выпускают. «Там много злоупотреблений наркотиками и проблем с поведением. У этих людей масса самых разнообразных медицинских проблем. Весьма занятная публика. Обстановка очень похожа на приемный покой. Можно существенно повлиять на людей и на общественное здравоохранение». Со временем он стал все больше и больше работать в системе следственных изоляторов. Он создал группу медработников для следственных изоляторов в своем районе и вскоре стал отстаивать интересы медицины исправительных учреждений.

В 2002 году врачи, участвовавшие в казнях в его штате, отказались это делать. Официальные лица спросили доктора Г, не согласится ли его группа заключить контракт. Прежде чем дать ответ, он отправился понаблюдать за казнью. «Это зрелище вызвало у меня очень сильные эмоции, – признался доктор. – Наблюдать такое было для меня потрясением». Г выступал против смертной казни еще в колледже, и то, что он увидел, только подкрепило эту точку зрения. Но в то же время он чувствовал, что здесь есть потребности, которые он как врач исправительной системы может удовлетворить.

Г читал об этической стороне участия в казнях. Он знал, что AMA выступает против этого. В то же время он чувствовал, что не должен оставлять заключенных в момент смерти. «Не мы, врачи, решаем судьбу этого человека, – рассуждал доктор. – Для меня это был вопрос конца жизни, как и при любой другой неизлечимой болезни. Просто в этом случае происходит не медицинский, а юридический процесс. Когда у нас есть пациент, которого мы уже не можем вылечить, мы как врачи должны облегчить его состояние. Пациент [приговоренный к смерти] ничем не отличается от пациента, умирающего от рака, за исключением того, что его рак – это решение суда». Доктор Г сказал, что у него есть «лекарство от этого рака» – отмена смертной казни, но, «если люди и правительство не позволяют вам использовать его и пациент умирает, разве вы не постараетесь сделать его уход из жизни спокойным?»

Его группа заключила контракт, и с тех пор он входит в состав медицинской бригады на каждой казни. Врачи присутствуют, чтобы оказать помощь в случае возникновения трудностей с введением препарата в вену, и доктор Г считает, что их задача – обеспечить, чтобы заключенный не испытывал при этом боли или страданий. Он сам следит за сердцебиением по монитору и констатирует смерть. Наблюдая за изменениями двух линий на электрокардиограмме, по его словам, он постоянно ощущает «инстинктивное желание что-то сделать с этим ритмом». Кроме этого, его обычная реакция – жалость ко всем участникам: к заключенному, чья жизнь привела его к такому концу, к жертвам, тюремным сотрудникам, врачам. Медицинская бригада получает существенную плату – 18 тысяч долларов, но он жертвует свою часть детскому приюту, где работает волонтером.

Через три недели после разговора со мной доктор все-таки разрешил указать его имя. Его зовут Карло Муссо. Он присутствует на казнях в Джорджии. Ему не хотелось, чтобы показалось, будто он что-то скрывает. Напрашиваться на неприятности он тоже не хотел. Но активисты уже потребовали лишить его лицензии и членства в AMA, и ему приходится бороться. «Нам просто кажется неправильным все бросить, отречься от своей ответственности перед пациентами», – сказал он.

Нет особых сомнений в том, что смертельная инъекция может быть безболезненной и мирной, но, как признали суды, это требует существенной медицинской помощи и знаний – для установки внутривенных катетеров, мониторинга сознания, а также корректировки времени ввода и дозы медикаментов. В последние годы медицинские сообщества убедили два штата, Кентукки и Иллинойс, принять законы, запрещающие врачам участвовать в казнях. Тем не менее чиновники в каждом из этих штатов намерены продолжать полагаться на медицинский контроль, привлекая вместо врачей младший медперсонал и анестезиологов. Как же тогда устранить противоречие между стремлением правительства обеспечить присутствие медиков и нашими этическими принципами, запрещающими это? Может, наша этика должна меняться?

Доводы врачей и медсестер в пользу компетентности и гуманности процедуры казни, безусловно, имеют основания и заставили меня задуматься. Но, как бы ни желали эти врачи облегчить процесс для пациента, мне кажется очевидным, что заключенный на самом деле не является их пациентом. В отличие от настоящих пациентов, заключенный не имеет возможности отказаться от «лечения» врача. Более того, заключенный и его семья даже не имеют права знать, кто его врач. А оказание медицинской помощи в первую очередь служит целям государства, а не потребностям и интересам заключенного как пациента. Медицину превращают в орудие наказания. Нежная рука, которая особенно осторожно вставляет катетер в вену, особенно тщательно вводит дозу калия, – рука смерти. Нам не уйти от этой правды.