Метамодернизм. Историчность, Аффект и Глубина после постмодернизма - Робин ван ден Аккер Страница 32

Искусство представляет собой сферу, в которой можно отразить, понять и поразмышлять об общественно-политической эпистемологии, о принципах возможного прогресса (равно как и регресса). Однако эти зеркальные эстетические отражения или двойники реальной общественно-политической эпистемологии, включая и их патологические формы (патологические в своем стремлении подорвать как таковые цивилизационные стандарты, позволяющие обществам в первую очередь созидать и процветать), не могут оставаться неизменными. Путать искусство и политическую власть само по себе является формой патологии в духе Габриеле д’Аннунцио (пытавшегося править в стиле дуче городом Фиуме, ныне хорватский Риека) или Юкио Мисимы (пытавшегося осуществить путч со своим ополчением): и в том, и в другом случае мы имеем нарциссическое раздувание эго, переход от управления эстетическими когортами и литературными ландшафтами к управлению реальными армиями и странами; переход от великого творца к не менее великому, опасному идиоту. В нынешнем социальном пространстве глобализированного, ускоренного на фоне цифровых технологий эстетического влияния (благодаря Интернету и глобальной торговле, когда практически в любой точке мира можно услышать или воспринять идеи других людей) можно без труда представить современного д’Аннунцио как человека, которого больше не удовлетворяет небольшая армия провинциального итальянского городка.

Притязания на эстетический радикализм и политический вес сегодня могут сходиться в фигуре этакого ботаника-суперхакера, патологически инертного, хотя и не столь очевидно, как в приведенных выше примерах, потому как эстетические приемы и политические амбиции принимают форму кода, технического мастерства и подпольной деятельности. Эстетические проекции, фантазии, эстетические сценарии типа «а что, если…» – все это выливается в программирование, в код. Мечты о власти и созидании, ранее способные породить философию театральной драмы, сегодня могут породить компьютерную программу, которая влияет на жизнь людей через манипуляции в куда более непосредственной манере. Разумеется, философия и драма тоже могут влиять на жизнь людей – волновать их, приводить в ярость или просвещать. Но теперь наблюдается сдвиг в сторону функциональности и техницизма: наши данные могут взломать, за нами могут наблюдать, может произойти утечка какой-то касающейся нас информации и возникнуть критическая ситуация, при которой мы, до конца всего не понимая и не владея всей информацией, становимся частью полуавтоматического процесса. По причине этого технологического определения границ различий между эстетикой и политикой в сфере кода и появляется возможность настаивать на этих самых различиях. Мечты о чистом действии, о власти и триумфе, о неумеренном насилии и, как вершина, нарциссическая самореализация, присущие поп-культуре, как и (пост-)авангарду, вызывают вопросы в плане их политических отголосков теперь уже в сфере эстетики. В принципе такие фантазии и мечты следует считать вполне законным эстетическим материалом, который в зависимости от эстетической плеяды, к которой он принадлежит, может вылиться либо в высокое искусство, либо в подрывную пропаганду (а порой, что вызывает особую тревогу, в смесь того и другого). Если эти фантазии, как до, так и после того, как стать частью эстетической плеяды, перетекают обратно в сферу политики – в том смысле, что стирают различия, относятся к реальности как к сновидению или кошмару, как к игрушечной войне, – эта самая сфера политики их стараниями подвергается опустошению. Исламское государство ^[24] в Ираке и Сирии представляется ярчайшим примером этого процесса. Здесь цифровые технологии не подменяют собой старого сочетания мистического мышления с политической неутомимостью, но ускоряют это сочетание и способствуют тому, чтобы два его компонента сошлись в одной точке.

В результате неолиберальной капиталистической идеологии и разрушений, которые она уже нанесла в сфере финансов, труда и идеологии индивидуализма в целом, мы привыкли в каждом политическом конфликте и в каждой войне видеть холодный экономический расчет. Даже если мы, к примеру, получим явные доказательства того, что американские компании извлекают прямую выгоду из войны на Ближнем Востоке или что Россия в Черном море преследует свои геостратегические и экономические интересы, это еще никоим образом не объяснит нам, почему они оказались настолько глупы, что создали тот хаос, в котором мы сегодня живем. Персонаж телесериала «Карточный домик» Фрэнсис Андервуд – неугомонный политик, исповедующий принципы Макиавелли и стремящийся любой ценой стать президентом США, – совершенно отчетливо сформулировал эту мысль в первых же сериях: деньги представляют интерес только потому, что дают власть, «подлинная» политическая власть выше денег, ведь у нее есть возможность обесценить, конфисковать и уничтожить как сами деньги, так и тех, у кого они есть. Иными словами, неолиберальная идеология финансового влияния, напрямую обеспечивающего политическую власть, работает до тех пор, пока существует хотя бы видимость правдоподобной гражданской системы, хотя бы осколки гражданского общества, которое можно эксплуатировать и подтачивать изнутри. Если они в конечном счете рухнут, рухнет и неолиберальная идеология, которая к демократическому, гражданскому обществу имеет такое же отношение, как паразит к своему хозяину: если хозяин умирает, умирает и паразит, если, конечно, последний не находит себе другого (что в глобализированной сфере, к сожалению, можно сделать без всякого труда). Исламское государство ^[25], конечно, нуждается в финансовой поддержке, которую оно получает из самых разных источников, главным образом из Саудовской Аравии и Катара, которые, по всей видимости, считают его инструментом, необходимым в первую очередь для того, чтобы бороться с режимом Башара Асада в Сирии и вывести из-под иранского влияния Ирак. Но здесь так или иначе становится совершенно очевидным, что этот безудержный экономический и геостратегический расчет, сам по себе представляющий идеологическую патологию, может втянуться в политические и военные процессы, которые могут выйти из-под контроля, в конце концов поставив на этом расчете крест.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Супергибридность – это название метода использующего, или эксплуатирующего, технологически ускоренные возможности слияния в одной точке различных источников или влияний; сама по себе она не является ни эстетической, ни тем более этической программой. Наблюдать за культурными «измерениями» нашего общественно-политического окружения, даже (и особенно!) во время войны, означает отнюдь не витать в облаках, не понимая, какие процессы в действительности стоят за дискриминацией, зверствами или тиранией (например, закулисные махинации, преследующие экономический интерес или политические интриги). Напротив, наблюдение за такими «измерениями» представляет собой незаменимое, бесценное дополнение к отслеживанию того, что предположительно скрывается за видимым фасадом предметов и явлений, если, конечно, мы не хотим снова оказаться в ловушке монокаузальных – осмелюсь сказать, пуристских, догматичных и тоталитарных – концепций общества, которые в первую очередь несут ответственность за тот хаос, что окружает нас на данном этапе.