123 рецепта постных блюд. Новое оригинальное меню - Нина Борисова

Больше трех блюд на столе — и с трапезы уходит Ангел-хранитель.

Схиархимандрит Виталий (Сидоренко)

На прощеное воскресенье было у отца Серафима «великое утешение», и брат Виталий вместе с другими чадами батюшки был на этом ужине. Когда все уже насытились, хозяйка дома вдруг обнаружила, что целый казан молочной рисовой каши остался несъеденным.

«Батюшка! — умоляющим тоном обратилась она к отцу Серафиму, — ну не выбрасывать же столько каши на улицу!»

Отец Серафим, окинув всех взглядом, остановился на Виталии. Тот, как истинный послушник, сложив руки, сказал: «Благословите, отче!»

— Бог благословит, иди съешь, — ответил старец.

— Ну наверное лопнет Виталий, — подумали многие, — или заворот кишок будет. Ну как это можно после такого ужина съесть ещё три литра каши?

Но вскоре появился брат Виталий, бодрый и радостный, а когда его спросили, как он себя чувствует, ответил: «За послушание съел и почти ничего не почувствовал, будто и не ел».

Пример такого дивного послушания подал нам удивительный подвижник — схиархимандрит Виталий (Сидоренко), воспитанник Глинской пустыни, ученик великих старцев. Он прошёл путь и монастырского послушника, и странника-юродивого, и монаха — пустынника, явившись, наконец, пастырем многих Христовых овец.

От дня кончины приснопамятного схиархимандрита Виталия нас отделяет небольшой промежуток времени, поэтому стало возможно собрать воспоминания о нём его духовных чад и непосредственных свидетелей его жизни.

* * *

Пища у отца Виталия всегда была самой простой. «Больше трех блюд на столе — и с трапезы уходит Ангел-хранитель», — говорил он. За столом все ели из одной общей миски. Батюшка всем раздавал из мешочка хлеб, благословляя его. Сам же он ел крайне мало, но любил, когда все вокруг были сыты. И гости у него насыщались, съев всего несколько ложек. «Хотя мы ели у батюшки простую картошку и слезами закусывали, я никогда не сравню эту трапезу ни с какой другой. Такая была вокруг чистота и теплота — на земле не найти», — вспоминает его духовная дочь А.

Даже когда к батюшке приезжали архимандриты и епископы, им подавали ту же пищу, какую ели все, и посуда была самая дешевая. «Надо всю жизнь учиться смирению», — говорил отец Виталий.

Иногда батюшка сам готовил пищу, и делал он это весьма своеобразно: «Что вы суетитесь вокруг еды? Я, когда готовлю, кладу что есть: есть капуста — капусту, есть конфетка — конфетку, есть селедка — селедку. Всего положу — и все вкусно». И действительно — все ели и только нахваливали. Видимо, весь секрет заключался не в кулинарном мастерстве, а в молитве батюшки.

Отец Виталий учил, что пищу надо готовить с молитвой — Иисусовой или «Богородице Дево радуйся», — иначе еда будет не на пользу. Когда женщины, несшие послушание на кухне, отвлекались на разговоры и забывали о непрестанной молитве, батюшка чувствовал это и спрашивал: «Кто варил? Почему молитву не творили, не крестили пищу?» И часто искренне недоумевал, о чем еще можно разговаривать, кроме как: «Господи Иисусе Христе, помилуй нас, грешных».

Очень он не любил, когда выражали недовольство пищей. «Что ни дадут — всё принимайте с благодарением, — говорил он, — представляйте, что и этого недостойны за грехи наши тайные, коих никто не знает».

Иногда свою прозорливость Батюшка прикрывал добродушным юмором.

Анна П.:

«Однажды сидим мы за столом, — батюшка, Таня из Ростова и я. Таня начала рассказывать: «Когда вы, батюшка, были в Москве, нас здесь посетили гости, и от обеда осталось немного вина. Бутылка эта мешала, мы не знали куда ее детъ и решили допить вино. Через несколько дней приходит от вас открытка, на ней изображен накрытый стол с бутылками и рюмками, а на обороте написано: «Винопийцы».

Батюшка смеется, толкает меня и говорит: «Ты слышишь?» «Слышу, — говорю, — как вы наши дела обличаете. Видите из Москвы, что мы в Тбилиси творим».

«А в другой раз, — продолжала Таня, — захотелось нам рыбы. Я вспомнила, что на чердаке была сухая рыбка. Мы достали ее и съели. Через несколько дней батюшка присылает открытку: «Рыбоеды!»

Батюшка опять смеётся и поглядывает на меня: дескать, ничего не бывает тайного, что ни сделалось бы явным».