Миллион за теорему! - Елена Липатова Страница 64

Над Ньютоном летали слухи!

Двадцать четыре пригласительных браслета уже нашли своих владелиц, и их имена были известны каждому, кто хоть раз брал в руки газету. Первой называли «Золушку из Волочка», получившую по почте браслет от победителя полуфинала Карла Ригана.

В городе вспыхнул интерес к моде. В субботнем приложении к «Вечернему Ньютону» напечатали интервью с хозяйкой лучшего ателье на Торговой мадам Рюшар. Ателье так и называлось: «Лучшее!», и мадам Рюшар согласилась с журналистом, что название определяет качество (или наоборот, качество определяет название… В этом пункте мадам запуталась, а журналист записал её мнение дословно).

А ещё мадам Рюшар заявила, что если уж где и заказывать платье, в котором не стыдно показаться на Королевском балу, то только в «Лучшем!».

Марита два вечера просидела за швейной машинкой и в субботу – в рыночный день – предстала перед Бекки и Вилли в новой плюшевой юбке в жёлтый цветочек, перешитой из старого платья, и в розовом жакете в талию. Талия была широкая, и Марита сияла, как позолоченная лампа с розовым абажуром.

– Ой, Мариточка! – обрадовалась Бекки. – Какая ты… яркая!

– Это по какому это поводу? – заподозрил неладное Вилли. – Смотри, Марита! Если брякнешь своим товаркам про браслет…

Про двадцать пятый браслет, доставшийся неизвестно кому, судачил весь рынок. Предположения строились самые фантастические! Поговаривали про внучатую племянницу лорда Байрона, с которой Мартин Краммер якобы познакомился во время летней олимпиады в Лондоне. Эту радикальную версию поддерживали торговцы зеленью и птицей, но не одобряли консерваторы из мясного ряда. Что касается молочниц с бидонами, то они сами не знали, чего хотят, и повторяли любые сплетни и слухи.

Всю неделю Марита держалась стойко. Со значительным видом переходила от зеленщиц к молочницам, качала головой и поджимала губы, а когда было совсем невмогоду, прикрывала рот платком. И только один раз… («Ну, не удержалась, прости господи! Такую чушь несла эта толстуха Молли, что тут и святой бы не удержался!..») Нет-нет! Никаких имён она не называла, она же соображает! Всего и сказала, что «какая Англия, прости господи?». И ещё сказала – так, по мелочи, пусть не задаются! – что двадцать пятый браслет, может, вовсе и не в особняке, а совсем рядом.

…А вот заполучить платье для Бекки оказалось свыше Маритиных средств! Это же Королевский бал, во дворце! Тут старыми лоскутами не обойдёшься. Только на заказ!

Вилли не возражал, пожимал плечами и усмехался в бороду:

– Ну-ну!..

Когда Марита, в шляпке и бусах в три ряда, вплыла в «Лучшее!» ателье на Торговой и поинтересовалась ценами, ей стало дурно.

– Сколько?! – не поверила она. – А… вот этот фасон? Попроще…

Модель «попроще» стоила ещё дороже.

– Да что ж это такое делается на свете?.. Не по-божески это!

Бекки тоже постояла напротив «Лучшего!» ателье, повздыхала, отвернувшись от витрины. Платье «попроще» было такое чу́дное, нежное, воздушное! А волосы у неё отросли. Если их совсем распрямить, поднять вверх, заколоть… Эх, да что уж тут говорить!..

Свой именной браслет с инициалами «А. К.» (Арон Кросс) она отдала Барду. У него три кузины, да ещё подружки всякие, поклонницы… Бард уверял, что ничего подобного, что поклонницы бегают вовсе не за ним, а за Доном, а он, Бард, «к женщинам равнодушен».

– Вот ведь какое дело, братишка, – пожаловался он, пряча в карман Беккин браслет. – Этих сестриц да кузин у меня столько, что пальцев не хватит сосчитать. И все жутко вреднющие!

Бард покачал головой и с видом жертвы возвёл глаза к портрету Декарта, украшавшему стену в вестибюле академии.

– Мне бы братишку вроде тебя – хоть одного!

Бекки отвернулась, чтобы скрыть краску на лице. Она бы тоже не отказалась от такого брата. Старшего!

С Часовой башни донеслось:

Бом!

БОМ!..

БОМ!!!

И сразу же запели старинные напольные часы и простуженно захрипел звонок.

Бард зажал ладонями уши.

– Хоть бы кто их сломал! Сколько себя помню, в этом месте они всегда фальшивят. Слышишь? Тут нужен полутон, а они…

Бекки не слышала: у неё не было музыкального слуха. Поэтому к часам в вестибюле относилась с симпатией. Это громоздкое чудовище было гордостью администрации. На вид часы как часы, но если присмотреться, можно заметить, что основание выполнено в форме семнадцатиугольника – в честь короля математики Карла Гаусса.