Загадка старого клоуна - Всеволод Нестайко Страница 40

И какое же горе у клоуна, который теряет способность веселить людей! А это, я читал, пережили чуть ли не все клоуны мира. И публика здесь безжалостна. Ещё вчера она смеялась над выходками своего любимца, а сегодня уже возмущается его неловким паясничанием. Ведь смех – это радость. Это неотъемлемая составляющая человеческого счастья… Людям так хочется радости!

Мы с Чаком договорились встретиться в четыре на площади Богдана Хмельницкого. Уже была четверть второго, мне ещё надо успеть сделать уроки, а я ничем не могу заняться. Нет сил, чтобы сосредоточиться, мысли скачут, путаются, перепрыгивают друг через друга…

Впервые за всё время знакомства я вынужден буду, наверное, солгать Чаку. Письменное задание я ещё кое-как выполнил, а устное не смог. Оставил на вечер.

Чак сидел на скамейке, а Елисея Петровича не было.

– Надо немножко подождать, – поздоровавшись, сказал Чак. – Елисей Петрович в зоопарке. Привезли новый экспонат – бурого медведя, и он с непривычки очень грустит в неволе.

Я был даже рад, что его нет. Я хотел рассказать Чаку о «весёлом» дереве и о лофофоре.

Выслушав меня, Чак улыбнулся.

– А ты думал, что это выдумка? Что никакой смех-травы, веселящего зелья быть не может? Нет, Стёпа. Даже в каждой выдумке есть частица правды.

– А знаете… нам телефон поставили, – выпалил я.

– Ну-у! Поздравляю! Значит, теперь тебе можно звонить?

– Ага.

– Давай номер, – Чак вытащил из кармана записную книжку и авторучку, записал номер нашего телефона. – Значит, так… Мы с Елисеем Петровичем предварительно уже виделись. Он с помощью своего времявизора заглянул в ту эпоху и всё разведал. Ситуация такая… Пока его нет, я тебе расскажу. Весной 1648 года Богдан Хмельницкий поднял казаков в Запорожье. Началась освободительная война украинского народа против польского короля. В мае в битве под Жёлтыми Водами, а затем и в битве под Корсунем казаки Богдана Хмельницкого разгромили полки шляхты. Росло войско Богданово. Отовсюду, всё бросив, потянулись к Хмельницкому и казаки, и крестьяне. Только женщины и дети оставались в городах и сёлах. По приказу Богдана трёхтысячный отряд казаков направился в Киев. И Тимоха Смеян среди них. Бежал из города киевский воевода Адам Кисель. Бежали шляхтичи, осталось только «поспильство» – мещане, казаки и крестьяне, которые присоединились к повстанцам. Но недолго пробыли казаки Хмельницкого в Киеве. Уже в июле они выступили в поход на Брацлавщину. И шляхта с помощью митрополита Сильвестра Косова восстановила в Киеве власть польского короля. В это самое время братья-доминикане Игнаций Гусаковский и Бонифаций Пантофля (каких ты уже знаешь) коварно захватили раненого Тимоху Смеяна, который был без сознания, и закрыли его в тёмной келье своего монастыря. Несколько месяцев держали они его там, пытаясь узнать секрет веселящего зелья. Но он лишь смеялся над ними. И вот пришел декабрь…

Послышались быстрые шаги.

К нам подбежал запыхавшийся Елисей Петрович.

– Прошу прощения… Здравствуйте… что задержался, – Елисей Петрович был взволнован, очки съехали на кончик носа. – Так, знаете, Мишка (новенький наш) переживает – больно смотреть. Как маятник, по клетке – туда-сюда, туда-сюда. Первый день в зоопарке. Трудно. Давайте я вас быстренько перенесу – и опять к нему, – он достал из кармана времявизор, покрутил окуляр, настраивая «экспозицию». – Та-ак! Тысяча, значит, шестьсот сорок восьмой… декабрь… Пять… четыре… три… два… один!.. Поехали!

У меня уже привычно щёлкнуло в голове, и всё поплыло перед глазами.

И вот…

Глава XV
В монастыре. Шайтан-ага. Хмельницкий вступает в Киев. Слава!.. Слава!.. Коварный удар. «…Скоморох Терёшка Губа… один из тех семидесяти…»

Стояли мы на том же месте, напротив Софии. Только не было ни памятника Богдану Хмельницкому, ни Присутственных мест, ни домов вокруг. И колокольни Софийской не было, и сам собор имел другой вид: купола были круглые (византийские, как сказал Чак). И площадь незамощённая – просто заснеженный пустырь, по которому холодный декабрьский ветер гнал позёмку.

– Нам туда, на Подол, – Елисей Петрович кивком указал вправо, в сторону Михайловского монастыря,

подскочил и взлетел в воздух. Мы с Чаком тоже подскочили и взлетели.

Я летел и удивлялся: неужели это Киев? Отдельными островками стояли церкви и монастыри. Улиц как-то не было видно, окружённые садами одноэтажные домики были разбросаны на значительном расстоянии друг от друга.

На берегу Почайны развернулся большой базар – знаменитый, самый старый в Киеве Житний Торг. Десятки, а может, и сотни саней, гружённых разным товаром, в беспорядке скучились на нём. Над базаром клубилась белая туча, надышанная множеством людей и коней.

– Киево-Могилянский коллегиум, – сказал Чак, показывая на одноэтажное каменное здание с церковью возле базара.

Я кивнул.

Оно и сейчас стоит на Красной площади ^[21] с надстроенным вторым этажом. Мемориальные доски сообщают о том, что здесь учились и работали Михаил Ломоносов и Григорий Сковорода.

Мы пролетели мимо коллегиума, Житнего Торга и приблизились к мрачного вида монастырю, огороженному высокой каменной стеной.

– Вот! – сказал Елисей Петрович, опускаясь на землю. – Дальше вы уже сами. Вон там, в глубине двора, в маленькой тёмной келье. Видите то узенькое не застеклённое окошко?.. Ну, бывайте! Я назад в зоопарк.

И Елисей Петрович исчез.

Мы с Чаком поднялись в воздух, преодолели стену и полетели по безлюдному заснеженному монастырскому двору.

Ещё не долетев до окошка, мы услышали из кельи весёлую песню:

Гой-да! Гой-да! Гой-да! Тру-лю-лю!Я печалиться не люблю.Гой-да! Гой-да! Гой-да! Ги-ги-ги!Пусть печалятся враги.

Окошко в толстой, почти двухметровой кирпичной стене было узкое, как бойница. Оно сразу напомнило мне окошки в камерах-одиночках Косого капонира, самой страшной киевской тюрьмы. Это полуподземное сооружение было построено в середине девятнадцатого века как часть Госпитального укрепления в системе Новой Печерской крепости. Теперь там музей. Я три дня не мог опомниться после посещения этого музея.

И теперь, когда я вместе с Чаком проскальзывал сквозь узкое окошко в келью, меня всего прямо передергивало от воспоминания о Косом капонире.

В келье не было ничего, кроме подстилки из гнилого сена на каменном полу. На этой подстилке, обхватив руками колени, сидел Тимоха Смеян и пел. На нем была рваная свита, босые ноги посинели от холода. Но в глазах бегали чёртики веселья и неповиновения.