Херсонеситы - Татьяна Корниенко Страница 37

– Вот наш рынок. – В голосе девочки послышались гордость и восхищение. – Самый богатый и красивый!

Перед стоей возвышалась киклойя. Этот удобный для демонстрации товаров помост был заставлен изделиями ремесленников. Под многочисленными ткаными навесами расположились торговцы овощами и фруктами.

– А это что за человек? – Дионисий указал на мужчину, скучающего за невысоким столиком.

– Это трапедзи́т – меняла, но на него совсем неинтересно смотреть. Он делает вид, что спит, а на самом деле, погляди, какие у него колючие маленькие глазки. Наверное, трапедзит все время пытается угадать, кто из посетителей рынка будет менять деньги. Давай лучше посмотрим, как продают глиняные фигурки. Пойдем же!

У коропласта, разместившегося по центру стои, было людно. Несколько покупателей, выбирая товар, переговаривались с торговцем, и на вошедших мальчика с девочкой никто не обратил внимания. Зато у тех появилась возможность не торопясь насладиться искусством херсонесского ремесленника. Выполненные из красной глины, расписанные цветными красками, фигурки людей, богов и животных показались Дионисию живыми и невыразимо прекрасными.

– Видишь, какие они! – шепнула Зо. – Настоящие! Вот почему я хотела бы делать то же, что делает этот мастер.

Дионисий взял в руки фигурку козла. Похожую когда-то, в день встречи с Епифанием, купил отец, чтобы положить на алтарь Деметре.

Статуэтка Деметры тоже была в лавке. Богиня прижимала к груди яблоко и лотос. Каждая складочка ее каменного хитона казалась такой легкой! Воспоминания захватили Дионисия. Он замер с Деметрой в руке. Со стороны могло показаться, что внимание мальчика приковано к статуэтке. На самом же деле он смотрел вглубь себя. Поэтому прозвучавший в голове Голос, с раннего детства предупреждающий об опасностях, принял как должное. На этот раз Голос вещал тревожно и непонятно: «Собака». Дионисий повторил:

– Собака.

– Что, я не расслышала? Что ты говоришь? – переспросила Зо, продолжая увлеченно рассматривать многочисленные изделия, выставленные в лавке.

– Я сказал всего одно слово – «собака».

– В Херсонесе мало собак. Я их боюсь.

– Но почему?

– У них большие острые зубы и такой громкий голос!

– Острые зубы и громкий голос – это достоинства, Зо. Если бы в нашей усадьбе были собаки…

Продолжать он не стал. Подошел к торговцу, спросил, нет ли у того фигурки собаки.

– Зачем тебе это животное, юноша? Возьми лучше козла. Или быка. Гляди, такой кому угодно понравится. Ах какой бык! – Торговец пододвинул к Дионисию небольшую фигурку.

Бык был действительно великолепен – мощная грудь, свирепый, исподлобья взгляд, маленькие, торчащие вперед рога… Дионисий осмотрел статуэтку со всех сторон, поставил на место.

– Хороший бык. Но я спрашивал о собаке.

– Собаки у меня нет. Хотя ты можешь заказать ее, если придешь в мастерскую завтра или послезавтра. И не забудь прихватить побольше денег. Заказать статуэтку стоит дороже, чем купить готовую.

– Где же я найду твою мастерскую?

– Там! – Торговец махнул рукой в сторону восходящего солнца.

– Я знаю, где это. Я покажу тебе. – Зо перевела взгляд с быка на Дионисия. – Но почему ты хочешь собаку?

Почему? Он и сам не знал. Голос, звучащий внутри, никогда не тревожил попусту. Что он имел в виду на этот раз, было неясно. Но что-то, связанное с собакой, должно произойти обязательно, и пренебрегать этим не стоило. Вот только посвящать кого-либо в подробности своих прозрений Дионисию не хотелось. Тем более впечатлительную Зо! Можно ли предугадать, как отнесется она к его дару прорицателя?

Впрочем, девочка сама нашла для себя приемлемое объяснение:

– Ой, я поняла! Ты вчера рассказывал про свою сестру Дайону. Наверное, собака – в память о ней?!

Дионисий кивнул, соглашаясь, и Зо, обрадованная своей догадливостью, потянула его за руку. Только теперь – к киклойе, на которой гончар выставил изготовленные им сосуды: гидрии с тремя ручками, достаточно крепкими, чтобы выдержать вес переносимой в них воды; амфоры, на горлышках которых астином ^[22] уже поставил свои метки; рыбные блюда с углублением посередине для острого соуса; объемные чаши-скифосы; мелкие килики; кубки-канфары с изящно изогнутыми большими ручками.

Богатые надменные женщины в роскошных гиматиях, сопровождаемые рабами, выбирали расписанные мастерами алабастро́ны, чтобы хранить в них благовония, и пиксиды. Деловито и весело переговаривались хозяйки победнее. Цены, называемые торговцем, были не малы, но от товаров херсонесского гончара отказаться было невозможно. Дионисий засмотрелся на сценку, изображенную на черном лаковом канфаре: воин повергает копьем своего противника. И снова услышал: «Собака».

За много лет он успел привыкнуть к тому, что прозрения редко доставляют ему удовольствие. К тому же Зо с таким восхищением рассматривала искусно расписанный и, наверное, очень дорогой алабастрон… «Подарить бы ей эту вещицу. Или пиксиду. Чтобы хранила там свои украшения и каждый раз, поднимая крышечку, вспоминала сегодняшний день. Обязательно попрошу у Актеона денег. Завтра же!»

После гончарной лавки Зо повела Дионисия по рядам с рыбой, выложенной на мраморных плитах, холод которых не давал ей протухнуть, мимо гор овощей и фруктов, свезенных еще вечером со всей обширной херсонесской хоры…

Они бродили до тех пор, пока Зо не остановилась, смеясь:

– Дионисий, у меня во рту уже протекает бурная река – так хочется попробовать всё-всё-всё! Кроме, конечно, сырой рыбы! Давай пойдем поскорее к театру, а потом я покажу тебе агору.

Едва шумный рынок остался позади, Дионисий указал на высокое красивое здание с белыми колоннами:

– А это что?

– Наш монетный двор. Отец говорит, что там чеканят деньги не только для Херсонеса, но и для всей Таврики.

– Однажды Епифаний, объясняя мне начала экономики и политики, сказал, что только независимый город может чеканить свои монеты.

За монетным двором дорога пошла под небольшой уклон, и почти сразу же Дионисию открылось… Эти многочисленные ярусы каменных скамей, обнимающие ровную, почти круглую площадку, могли быть только театро́ном. Огромным, неожиданно огромным, просто поражающе огромным! В Керкинитиде ничего подобного ему видеть не приходилось. Слова полились сами собой, вынырнув неизвестно из каких глубин его обширной памяти: