Лисье время - Надежда Гарнык Страница 25

Татьяна Михайловна вся сжалась от звонка, втиснулась в табурет, онемела.

Зо сняла трубку, отвечала междометиями, беззвучно закончила разговор – телефон был тихоней, он не звонил, а тренькал, и на рычажки трубка ложилась почти бесшумно.

– Милиция? – одними губами уточнила пушная фея.

– Будут через час…

– Почему ты напугана больше моего? – Татьяна Михайловна по профессиональной привычке следила за реакциями всех, а тут – дочь…

Татьяна Михайловна не могла утверждать, что хорошо знает дочь, всё-таки много времени она уделяла все годы работе, да и Зо никогда, пока не настигла любовь, не приносила забот и беспокойства: у дочери всё было и в материальном плане, и подругами она никогда не была обделена, близко дружила всегда с одной, остальных при этом выкидывая на время, – это Татьяна Михайловна замечала. Но динамила подруг Зо как-то виртуозно, они всё равно продолжали с ней если не дружить, то общаться… Для пушной феи было важно как матери и ценно как профессионалу, что дочь любит животных, – сама Татьяна Михайловна такой горячей искренней любовью к братьям меньшим похвастаться не могла, они были интересны ей только как химику, чтобы их мех был самого высокого качества, или, в случае с экспериментальным питомником, лисы были интересны ей как учёному, то есть они были как родные дети, дело всей жизни, уникальный эксперимент. То, что дочь с удовольствием ходит на ферму, обожает бонитировать, затмевало все остальные минусы её непростого характера, один из них – смыться в кусты при опасности, в самый ответственный момент уйти от ответственности. Нет! Зо не была трусихой. Она же организовала всех на помощь лисам, да и выпустили лис с её подачи (с её ли – молнией промелькнуло в голове Татьяны Михайловны). Но все хорошие поступки дочери касались лис, а не людей. Вот и сейчас по растерянному лицу дочери Татьяна Михайловна подумала, что это как-то странно.

Татьяна Михайловна вспомнила, как её мать, обычную маляршу-штукатурщицу, приехавшую в столицу по лимиту из деревни Медынь, пытался обидеть сосед по коммуналке: он не давал кипятить чайник, запирал туалет изнутри, а сам перелезал через небольшое окошко в ванную (он был щупленький, худенький, юркий как мальчик, работал в цирке ассистентом фокусника) – приходилось выламывать дверь и менять замок. Пушная фея тут же припомнила, как она возненавидела этого соседа лет с тринадцати. До тринадцати она его панически боялась. В четырнадцать же попыталась его побить, бросилась, как кошка, со спины, он упал от испуга, сильно ударился… Зо не четырнадцать – шестнадцать… Татьяна Михайловна страшно ругалась с соседом и в шестнадцать, кидалась в него ножами, вилками – всем, что попадалось под руку. Ей было всё равно на его угрозы. Она обезумела от этого многолетнего страха, сознательно вызывала его на дуэль, мстила за себя и за маму. Сосед, как и все подлые люди, до поры до времени стихал, только угрожал милицией. Но Татьяна Михайловна хорошо помнила: она готова была его ударить ножом. Может, кто-то из компании дочери тоже почувствовал такое бешенство? – размышляла Татьяна Михайловна, ну бывает такая злость, если с кем-то поступают несправедливо… Вадим убит именно ножом. Зарезан. И телогрейка ему не помогла. Может, вдруг мелькнула догадка у пушной феи, – может, он и одевался не по погоде, опасаясь как раз ножа? Тёмная история, непонятное, мутное дело. Ясно одно: Зо недоговаривает. Вадим вёл какую-то двойную игру. Кто-то направлял его. Причём Вадим был расстроен все эти месяцы, пока ходил в сторожах, не меньше Татьяны Михайловны. Расстройство его выплёскивалось в этаком злорадстве, он пытался побольнее кольнуть Татьяну Михайловну. Но глаза – зеркало души, в них проскальзывала тоска, обида… Перед Татьяной Михайловной вдруг встала картина, как сосед, пока не понял всю серьёзность её намерений, шёл на неё и, сверкая ослепительной улыбкой с ровным рядом белых зубов благополучного небедного человека, говорил с издёвкой и незнакомым ей, невинной, вожделением: «Ну пырни! Пырни!» И от её неумелого, но стремительного выпада ещё стремительнее увернулся.

«А Зоя-то не пырнула бы за меня, – с горечью подумала Татьяна Михайловна и тут же опомнилась: – И слава богу. Но чем она так напугана? Точно кто-то из детей убил Вадима… И Зоя знает кто?.. Нет, не может быть!»

– Зоя! Ты почему такая? Что с тобой?

– Мама! Мама! Ничего! – И Зоя расплакалась.

Татьяна Михайловна обняла дочь:

– Но что-то же тебя сейчас мучает? Ты мне всё рассказала о том, что было на ферме?

– Да, мама, всё. Я не из-за этого.

– Из-за чего тогда?

– В тот день, в последний день весны, ну, перед нашей операцией по освобождению…

– Так что?

– Я помню.

– Что помнишь? Говори же!

– Помню, что… В общем, я вышла в прихожую, и у трюмо – твоя сумка.

– Ну да. Я её всегда там оставляю. И что?

– Ты её оставляешь застёгнутой. А она была расстёгнута. Помнишь? Мы ещё остались с тобой вдвоём, у двери стояли, ты давала последние наставления и деньги, то есть номера переписали на случай, если всё пойдёт не так и чтобы тогда тебя во всём обвинить, что ты нас подкупила, и купюры предъявить.

– Номера на стене. Надо бы стереть.

– Да ну, мама, я их чем-нибудь загорожу. Мне, кстати, все эти купюры возвратили. В целости и сохранности. Я их себе оставила, ничего?

– Да ничего, могла бы не брать обратно.

– Но тогда я бы, если вдруг что, в странное положение людей поставила.

– Логично. Так ты помнишь, что моя сумка была открыта?

– А ты – нет?

– Нет, Зоя. Ты же у меня из сумки часто мелочь берёшь, тоже не всегда закрываешь.

– Вот! Я потому и запомнила, мама! Потому и запомнила. Что была открыта, а ты недавно пришла. Я ещё решила, что ты сама… а теперь понимаю, что это кто-то из них… Из моих… Это я во всём виновата. Среди нас предатель. Ты, мама, не смотри на меня так.

– А кто заходил к Вадиму в сторожку, когда брали ключи? Юра и Виталик?

– Д-да. Они.

– Сын отпадает. Мог Юра сунуть спящему Вадиму в карман мой паспорт…

– Мама! Но зачем?

– Я тоже не пойму зачем. Вообще я в таком состоянии, может, я ещё в автобусе сумку не закрыла, по улице с сумкой шла. Кстати: ты деньги истратила?

– Мама! Тени купила, маме Вадима за пошив заплатила, не осталось… – заканючила Зоя.

– Это вовремя, впервые вовремя ты потратилась на своё бездонное шмотьё.

– Но мама… Красиво же. И тени за три часа в универмаге разобрали…

– Но лучше эти надписи на обоях убрать сейчас. Это была перестраховка, а теперь могут привязаться, догадаются, что номера купюр записаны.

– Так я сейчас и загорожу, маски повешу. Мама! Я давно хотела, всё никак. Сейчас молоток возьму. – И Зо побежала на балкон за инструментами.

Она со школьных лет умела вбивать гвозди, зачищать контакты, соединять разорванные провода, Зо обожала посещать кружок домоводства. Но домоводства для мальчиков. Сначала она пошла туда из-за мальчиков, а потом втянулась, и ей понравилась мужская работа. Вот только паяльник Татьяна Михайловна дочери так и не купила, хотя обещала – из-за этого бра в прихожей не горело… Татьяна Михайловна вспомнила о паяльнике и пожалела, что не поддерживала дочь в мужском ремесле.