Маркус и Сигмунд - Клаус Хагерюп

— Мне четырнадцать лет, Сигмунд, а что я сделал в этой жизни? Ничего!

Маркус лежал на диване в гостиной. Сигмунд сидел рядом в кресле. На улице шел дождь, и так уже целую неделю. Серые нити осени делали грустный октябрьский день еще грустнее. Маркус жил в коричневом деревянном доме на Рюдосен вместе с отцом, правда Монс теперь в больнице. У него немного болело горло, но когда перестало болеть горло, ужасно ослабело все тело. Сначала он подумал: это после простуды. Монс избавился от нее и так расслабился, что еле мог стоять на ногах. Но поскольку расслабленность эта не проходила, доктор Фьелль велел положить отца в больницу на обследование. Маркус, как только узнал об этом, сам ослабел настолько, что Монсу пришлось успокаивать и себя, и сына. Как он объяснил, доктор Фьелль полагал, что у Монса синдром хронической усталости. Когда Маркус спросил, что это, отец ответил с легким смешком, что это своего рода хроническая усталость.

— Ничего страшного, но обследовать надо.

— Зачем? — спросил Маркус.

— Чтобы врачи убедились, что это оно и есть.

— А если они не убедятся, тогда что?

Тогда Монс еще раз издал свой легкий смешок и объяснил, что доктор Фьелль почти совершенно уверен, что это оно и есть.

Маркус больше ни о чем не спрашивал, потому что смешок Монса становился с каждым разом все легче и легче, но ему было любопытно, насколько хроническим может быть синдром хронической усталости. Будет ли отец хронически уставшим на всю жизнь или только на небольшую ее часть?

— Замечательно, — сказал он вслух, — это скоро пройдет. Ты выглядишь почти совсем не усталым.

Тогда Монс издал смешок, самый легкий из тех, что когда-либо слышал Маркус, и сказал, что на самом деле зверски устал, именно как человек, страдающий синдромом хронической усталости, а он практически уверен, что он и есть тот самый человек.

На следующий день Монса положили в больницу, там он до сих пор и находился. На обследовании Маркус навещал отца каждый день, а сегодня тот произнес неприятную фразу, заставившую Маркуса улечься дома на диван:

— Ты уже большой мальчик, Маркус.

Ничего больше, но и этого было довольно.

«Большой мальчик». Именно так. Он стал большим мальчиком, который может сам о себе позаботиться, пока папа лежит в больнице. Он был большим мальчиком, который сам может намазать масло себе на бутерброд. Он был большим мальчиком, который скоро превратится в маленького мужчину. Но Маркус вовсе не ощущал себя большим мальчиком. Он чувствовал себя невероятно маленьким. Да, как правило, он казался себе самым маленьким мальчиком на свете, а сейчас он и того не ощущал.

Маркус был самым маленьким мальчиком в классе. У него были светлые, тонкие и непослушные волосы, большие очки и маленькие ручки со сгрызенными почти под корень ногтями. Он не очень хорошо учился в школе. В сущности, только одно он делал действительно хорошо. Маркус отлично краснел. Он был уверен: если кто-нибудь организует чемпионат мира по краснению, Маркус выиграет, не имея равных соперников. Он мог краснеть по команде, но еще лучше — без команды. Да-да, он удивлял и себя самого, и других, краснея в самых странных ситуациях. В магазине, на катке, собираясь в кино, и когда его вызывали в классе. Это было несколько мучительно, и, хотя Сигмунд говорил, что, если Маркус перестанет все время бояться покраснеть, оно пройдет само по себе, ничего не помогало. Легко сказать! Маркус даже пробовал не думать о том, что может покраснеть. «Я больше не думаю, что покраснею, совсем не думаю, — говорил он про себя, — я напрочь забываю это дурацкое краснение, и все, хватит». И тут же краснел. Но в данную минуту его занимало вовсе не это. А нечто совсем другое.

Когда Монса положили в больницу, Сигмунд переехал к Маркусу.

— Кто-то же должен следить за мальчиком, — объявил он растроганному Монсу.

— Всего на пару недель. Я скоро буду здоров, как бык, — ответил Монс со своим легоньким смешком.

Сигмунд угостился гроздью винограда, лежавшей на ночном столике, и с благодарностью посмотрел на Монса.

— Будем надеяться, господин Симонсен, — сказал он.

Прошла уже неделя, как Сигмунд въехал в дом, и, хотя они были лучшими друзьями, Маркус не был уверен, что это так здорово. Постепенно у него появилось легкое и неприятное чувство, что Сигмунд стал его новым отцом.

Сигмунд был на полгода старше. Он был высоким, темноволосым и делал все очень хорошо, за исключением одного: не краснел. У него не получалось, как бы он ни пробовал. Дело в том, что Сигмунда просто невозможно было смутить. «Увы, Маркус, — говорил он, — я лишен этой способности. Мне очень неприятно, и, если бы я умел смущаться, я бы обязательно смутился от этого. Можешь мне не верить, но я очень ценю скромность и застенчивость и частенько хочу, чтобы у меня были эти качества. По-моему, они бы мне пошли».

С этим Маркус был согласен. Но именно в эту секунду он думал не о покраснении. Он думал о любви.

Он не влюблялся уже больше двух месяцев. Что-то явно было не в порядке. Обычно Маркус влюблялся с ходу и постоянно. По меньшей мере три-четыре раза в неделю, а сейчас он чувствовал какое-то опустошение.

Он пытался думать обо всех красивых девчонках, существующих на белом свете и в его школе, но казалось, ему уже все равно. Девчонки могут быть сколь угодно красивыми. Они могут ходить и красоваться перед ним хоть весь день, если им так этого хочется. Маркус Симонсен не встанет у них на пути. Он влюблялся так часто, что это стало привычкой. Утомительной привычкой. Ему просто-напросто надоело. Он перестал интересоваться женщинами в четырнадцать лет? Явно ненормально, но факт оставался фактом.

Он никогда не найдет ту самую. Не потому, что ее не существует. Наверняка найдется сто миллионов девушек, которые ему подойдут, если бы только у него была способность хоть что-то чувствовать, но ее не было. И теперь он делился проблемой со своим лучшим другом.

— Понимаю, — дружелюбно откликнулся Сигмунд, — ты потерял способность любить.

— Да, я выгорел.

Сигмунд кивнул:

— Как старик в молодом теле?

— Именно! Как ты думаешь почему?

— А сам ты как думаешь? — спросил Сигмунд, заложил руки за голову и с удовольствием откинулся на стуле.

— Я думаю, я ее всю уже истратил.

— Кого «ее»?

— Свою способность любить! За последний год я влюблялся раз сто или больше. По-моему, мое сердце просто уже больше не может. Наверно, для него слишком утомительно так сильно биться все время.

Сигмунд покачал головой:

— Не сердце, Маркус, управляет любовью. А мозг.

— Да хоть селезенка, — сказал рассеянно Маркус.