Когда умирает ведьма - Владимир Гриньков Страница 72

— И что же родители?

Калмыков оторвался от созерцания огня и посмотрел внимательно на Пахаря. Пахарь крепился из последних сил, стараясь выдержать этот взгляд, как будто ему сейчас приходилось сдавать самый главный экзамен своей жизни.

— Жертва — кто? — спросил Калмыков.

— Этого человека звали Сергей Можаев. Они привезли труп Можаева домой. То ли хотели там спрятать, то ли просто не знали, куда его девать. И там его увидела Люда Тропарева. Или не увидела, а почувствовала неладное в поведении своих родителей. В общем, произошло что-то такое, после чего родители ей были уже вовсе не родители. И на этом — все.

— Она их убила? — недоверчиво спросил Калмыков.

— Я не знаю подробностей, — прижал руки к груди Пахарь, — но еще утром следующего дня Тропаревы были живы. Их видела домработница и видел сосед. А потом уже никто не видел.

— Может, они сбежали? — произнес Калмыков, будто размышляя.

— Нет-нет! — уверенно сказал на это Пахарь. — Я думаю, они умерли в тот же день.

— А где же трупы?

— В доме! В подвале! В холоде! Там они неделю пролежали. А все равно, хоть и холодно — а запах! — убежденно сказал Пахарь, словно сам он был свидетелем всех событий тех дней. — И — тогда дом подожгли.

Калмыков смотрел с интересом.

— Это был поджог! — сказал Пахарь. — Заметали следы!

— Кто? Старуха?

— Иногда я думаю, что она. А иногда — что Люда. А вот тут подумал, что мы совсем ее не знали. Что мы все к ней относились как к обычному человеку. Я Люду имею в виду. А она не такая…

— А какая?

— Она не такая, как мы. Она не как вы, и не как я. Она только внешне — человек.

— А так она ведьма, — понимающе улыбнулся Калмыков.

* * *

Наталья слышала шаги. Кто-то ходил по дому, пока еще на первом этаже. Ходил осторожно, стараясь ступать мягко и не производить шума, но обостренный страхом слух Натальи улавливал малейшие звуки. Ей представлялось, что человек планомерно обследует все помещения первого этажа, одно за другим, она угадывала это по отдельным признакам. Вот человек прошелся по комнате охранника, потом переместился в комнату с камином, потоптался там, оказался у комнаты Дыр-Быр-Тыра и даже, кажется, поскребся по-кошачьи в дверь, по крайней мере по звуку было очень похоже, затем его заинтересовала комната Натальи, там он тоже побывал, и вдруг там, в комнате — громкий звук, что-то упало. Наталья вздрогнула, и вдруг до нее дошло, что происходит. Человек ходил по первому этажу, не зажигая света, потому он и наткнулся на что-то в комнате Натальи. Там было темно, и она, и без того напуганная до смерти, сейчас была готова выпрыгнуть в окно, хотя здесь и второй этаж, но спастись бегством она не могла, потому что окно можно было лишь приоткрыть, но нельзя распахнуть, и получалось, что она в западне. Она так испугалась, что слишком поздно сообразила, что у нее есть последняя возможность для отступления — через дверь в кухне второго этажа, откуда можно через мостик выскочить на верхушку холма, к лесу. Там тоже было страшно, и ее могли подкарауливать, но и здесь ей совсем нельзя было оставаться, потому что за ней уже пришли и ее искали.

Наталья сидела на полу, прижавшись спиной к стене, за стеной был лес, и никого из людей, кто мог бы ей помочь. Она вдруг подумала, что каждый, кто умирает — одинок, пускай даже рядом есть люди. Одиночество умирающего, оказывается, очень страшное чувство. Она никогда об этом не задумывалась и сейчас ужаснулась.

Было слышно, как поднявшийся на второй этаж человек прошел через гостиную, направляясь прямиком к комнате, где пряталась Наталья. Наталья сжалась в комок и кулачок прижимала к губам, запечатывая себе рот, чтобы не закричать от страха. Человек приблизился к двери, замер на мгновенье, словно прислушиваясь. Наталья перестала дышать, превратившись в невидимый в темноте сгусток ужаса, а в следующий миг человек осторожно стукнул в дверь и негромко позвал:

— Люда!

Мужской голос. Голос Тропарева.

* * *

— Вы даете стопроцентную гарантию того, что можно найти останки Тропаревых в подвале их сгоревшего дома? — спросил Калмыков.

— Стопроцентную гарантию может дать только один человек, — ответил Пахарь.

— Кто? Люда Тропарева?

— Или она, или Кривуля. Кто из них поджигал дом, тот и знает всю правду.

— То есть вы, как детектив, тут пасуете, — вопросительно посмотрел Калмыков.

— Да, — честно признался Пахарь. — Я сделал все, что мог. А дальше — уже только опытным путем. Надо разбирать пожарище, проникать в подвал…

— Вы думаете — трупы могли сохраниться?

— Трупы нет. Скелеты — почти наверняка. Думаю, их там будет три.

— Третий — это Можаев?

— Да.

— Понятно, — кивнул Алексей Иванович и поднялся из снега. И Пахарь тоже встал, понимая, что разговор окончен. И сразу что-то сломалось. Калмыков потерял интерес к своему недавнему собеседнику, и Пахарь испугался случившимися с людьми Калмыкова переменам. До сих пор они вели себя как персонажи второстепенные и ни на что не претендующие, это было похоже на поведение обслуги в присутствии хозяев: свои функции выполняют, но их не видно и не слышно. И вдруг обслуга будто обрела власть, и эта власть распространялась на Пахаря. Эти люди вдруг засобирались, задвигались, что-то осознанное и недоброе было в их действиях, и Пахарь ужаснулся тому, что сейчас произойдет.

— Послушайте! — просительно бросил он в спину оставившего его на расправу Калмыкову, и тот остановился, будто только сейчас вспомнил, что не все сказал.

— Тридцать минут у вас, — произнес Калмыков, глядя сквозь Пахаря, словно того уже не было. — Сколько за тридцать минут успеете, то и ваше. Дольше мы ждать не будем.

И тут же один из калмыковских людей из-за спины подал Пахарю неновую штыковую лопату. Ткнул ее в руки, потрясенный Пахарь ее механически принял, и только теперь до него дошло, с какой неотвратимостью приближается ужасный конец.

— Что вы делаете! — пробормотал он дрожащими губами, обращаясь к Калмыкову, но тот или слушать не захотел, или успел уже продрогнуть, удалившись от костра, — развернулся и ушел к машине, забрался в салон, хлопнул дверцей, отгораживаясь от происходящего у костра.

Пахарь повел взглядом вокруг. Его сторожили трое. Они смотрели на него с отстраненной брезгливостью, словно Пахарь был раздавленной на дороге кошкой: смотреть неприятно, но с ними лично такое никогда не произойдет. В этих взглядах читался приговор.

— Позовите его! — заговорил, захлебываясь, Пахарь. — Я должен с ним поговорить!

Но было уже поздно.

— Ты, мужик, про тридцать минут слышал? — спросил у Пахаря, который дал ему лопату. — Давай, сдвигай костерок, там под костром оттаяло немного.