Люди, живущие по соседству. Часовщик из Эвертона - Жорж Сименон Страница 59

— Хотите яблочный пирог? Я видел его в холодильнике.

Яблочный пирог тоже всегда входил в воскресное меню.

— А вы не будете есть?

— Я поужинал.

Мьюсак раскурил трубку, ту самую, которую он починил с помощью куска железной проволоки. Из-за едкого запаха табака Дейв на минуту мысленно перенесся в желтый дом на краю улицы.

— Вы собираетесь слушать девятичасовой выпуск?

Гэллоуэй кивнул головой. Мьюсак взглянул на свои старые серебряные часы, которые никогда не нуждались в ремонте.

— У нас есть еще время. До передачи осталось двенадцать минут.

Гэллоуэй хотел отнести посуду на кухню, но Мьюсак помешал ему.

— Мы это сделаем позже.

Он показал рукой на кресло, словно знал привычки Дейва.

— Кофе?

Не дожидаясь ответа, Мьюсак, огромный, молчаливый, пошел готовить кофе. Не было даже слышно, как звенела посуда.

Дейв посмотрел на часы. Чем меньше минут оставалось до передачи, тем сильнее он нервничал. Без пяти минут девять он пошел в комнату Бена, взял радиоприемник, подсоединил его к одной из розеток в столовой и повернул ручку, чтобы тот нагрелся.

Мьюсак и себе сварил кофе. По радио звучал конец симфонии. Потом, после коммерческой информации, стали передавать новости дня.

Вначале говорили не о Бене, а о заявлении президента относительно таможенных пошлин и об инциденте, происшедшем на границе Ливана и Палестины.

Диктор говорил быстро, отрывисто, не делая пауз при переходе от одного сюжета к другому.

— Местные новости: полиция шести штатов совместно с ФБР по-прежнему ищут шестнадцатилетнего убийцу Бена Гэллоуэя. Вместе со своей подружкой Лилианой Хавкинс, которой только пятнадцать с половиной лет, он в субботу вечером уехал из Эвертона, штат Нью-Йорк, украв машину отца. Убив из автоматического пистолета мужчину по имени Чарльз Рэльстон, пятидесяти четырех лет, проживающего в Лонг-Эдди, на границе Пенсильвании, пара захватила синий «олдсмобиль» жертвы и направилась на юго-восток.

Сидевшие неподвижно мужчины избегали смотреть друг на друга. Вопреки своим ожиданиям Дейв скорее испытывал нетерпение, чем волнение, словно событие, изложенное таким образом, больше не касалось ни его самого, ни Бена.

— Машина с номерами 3 М-2437 была замечена в Пенсильвании, затем в Виргинии и, по последним сведениям, в Огайо. Тем не менее довольно трудно отследить маршрут беглецов из-за множества противоречивых сообщений, поступающих в полицию.

Из радиоприемника раздался другой голос.

— А теперь, дамы и господа, мы ненадолго прерываем наш выпуск, чтобы передать обращение мистера Дейва Гэллоуэя к своему сыну.

Это был голос недавно приходившего журналиста, но Гэллоуэю показалось, что текст все же был немного изменен.

Наступила тишина, затем раздался небольшой треск. Наконец, со странным резонансом, словно их произносили в пустом соборе, полились слова, знакомые Дейву, но вдруг заставившие его устыдиться.

— Это дэд, Бен… Будет лучше, если ты сдашься…

Тишина, возникавшая между фразами, казалась бесконечной.

— …Да, я искренне верю, что так будет лучше… Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось…

Было слышно, как Дейв тяжело дышал, словно прежде чем закончить, спрашивал у кого-то разрешения продолжить:

— Я не сержусь на тебя…

— А теперь, дамы и господа, мы передаем последнюю сводку погоды…

Он протянул руку, чтобы выключить радиоприемник. Мьюсак молчал. У Гэллоуэя тем более не было желания разговаривать. Теперь ему очень хотелось, чтобы Бен не слышал этой передачи.

Но если Бен слышал, где-то по дороге, пристально глядя в луч фар, не выключил ли и он радио?

— Я думал… — начал Гэллоуэй.

Он думал, что поступает правильно. Он воображал, что установит мысленный контакт с Беном. Он всех принимал вежливо. Он отвечал на все их вопросы, брал их сигареты.

Но только теперь он отчетливо осознал, что предал сына. Ему хотелось извиниться, прийти ему на помощь.

Понимал ли Мьюсак, что он чувствовал? Мьюсак молча отпил немного виски и вытер усы. Раздался раскат грома, такой мощный, что можно было подумать, что молния ударила в одно из деревьев, росших напротив, или в колокольню католической церкви. Но других раскатов не последовало. За несколько минут дождь усилился, грохоча по крыше. Затем вдруг, словно по волшебству, стих. Наступила тишина.

Голова Дейва слегка склонилась на грудь. Но каким бы уставшим он ни был, он не спал, не дремал. Он продолжал упрекать себя. Он увидел, что Мьюсак встал, но не придал этому значения. Он также не обратил внимания на шум воды в кухонном кране.

Полиция шести штатов…

И двое детей в машине, которые с тревогой смотрели на обгонявшие или ехавшие им навстречу автомобили, пристально вглядывались в темноту, ожидая, что вот-вот наткнутся на полицейское заграждение.

Человек из ФБР унес альманах, в котором крестиком были отмечены Иллинойс и Миссисипи.

Преследовали ли они ту же цель, вслепую пробираясь между расставленными ловушками? Продолжали ли они эту безрассудную, бессмысленную поездку, чтобы, оставив некую границу позади, броситься к мировому судье и сказать: «Пожените нас»?

Если бы им не приходилось так часто пускаться в объезд, они могли бы добраться до Иллинойса этой же ночью. Но, возможно, они уже добрались до него. Точно так же было вполне вероятным, что в какой-нибудь забытой богом деревне они разбудили старого мирового судью, не слушавшего днем радио.

Пришлось ли им там, на равнинах Среднего Запада, ехать в грозу? Дейв упрекал себя, что днем не слушал метеорологические сводки. Он начал волноваться и мысленно молил Мьюсака снова сесть напротив, чтобы тот помешал ему думать. Дейв тоже находился в дороге под монотонный скрип дворников, которые, казалось, отсчитывали секунды.

Полиция шести штатов… И к тому же ФБР.

Дейв резко встал, чтобы налить себе виски, посмотрел на радиоприемник и сосчитал, что до десятичасового выпуска осталось тридцать пять минут ожидания. Ему казалось, что на этот раз он услышит новости.

— Мьюсак, вам не следовало мыть посуду.

Мьюсак пожал плечами, налил себе виски и уселся в кресло.

— Не забывайте, что я уйду, как только вы этого захотите.

Дейв отрицательно покачал головой. Ему не хотелось, чтобы Мьюсак уходил. Он даже не решался думать, каким бы стал этот вечер, если бы Мьюсак не пришел и, словно стесняясь, не подсунул бы под дверь листок бумаги.

— Люди не знают, они не могут знать, — сказал самому себе Гэллоуэй.

Мьюсак же прошептал, словно тоже говорил сам с собой: