Пантера: время делать ставки - Наталья Корнилова Страница 55

— Сссмешная жизнь, смешной разлад, — говорил он, — так было и так будет после… вы, Алексаша, кто по профессии, позвольте полюбопытствовать? Кто? Впрочем, я сам угадаю. Вы, Ноябрина Михайловна, очевидно, служили во флоте, раз так умело сигнализируете своему мужу?

Мать семейства вздрогнула всем телом и заколыхалась, словно батут, на который упал незадачливый спортсмен.

— Я угадаю, — продолжал развеселившийся Сванидзе, — все-таки с моей профессией надо видеть людей насквозь. Ну что же, судя по вашим ладоням, любезный Александр, вы — человек физического труда. Однако же вы скорее астенического, нежели крепкого телосложения, потому позволю себе предположить, что ваша работа не связана с задействованием большой физической силы. Далее. Вы — человек нервный, на что указывает тик вашего правого века. Так как ваша семья не дает оснований предположить, что она треплет вам нервы, то вытекает естественный вывод: нервы уходят на работу. Нервная физическая работа без задействования физической силы — что это? В вашем багаже я видел контрольно-измерительный прибор штангенциркуль. В быту он едва ли применим. Отсюда следует вывод, что это рабочий инструмент. Сопрягая все вышесказанное, я прихожу к логичному выводу, что вы — контролер на каком-либо заводе и проверяете качество продукции.

Бедный Алексаша вел себя так, словно Берт патолого-анатомировал его заживо. Он дрожал и сокращался, как гусеница. Я прервала милый монолог Альберта Эдуардовича:

— Надеюсь, вы понимаете, Александр, что все сказанное выше просто шутка. Просто по роду деятельности Альберт Эдуардович привык наблюдать и делать выводы. А вы, прошу меня извинить, оказались удачным для того объектом.

— Только он, значит, не контролер, — впервые за все время подал голос сынок семейства, преглупо при этом ухмыльнувшись, — он — школьный учитель физкультуры.

Альберт Эдуардович перевел взгляд с отца на сына и громко, с удовольствием, расхохотался. Смеялся он академично, не меняя положения тела и равномерно поднимая и опуская нижнюю челюсть.

— Ну конечно, — отсмеявшись, заявил он, — учитель физкультуры! Нервная работа, физическая… все правильно. Вот тут какая штука. Ну что же, Алексаша… извините. Давайте еще немного коньячку. Тем более вон какая закуска, значит.

Последняя ссылка была излишней: закуску Альберт Эдуардович полностью заимствовал у меня. Уже были съедены и ветчина, и курица гриль, и даже маленькая сиротливая баночка красной икры. На мою долю остались лишь чай в пакетиках, чайная же колбаса, хлеб и упаковка упадочных сосисок. Ибо, несмотря на изрядную худобу, гражданин Сванидзе отличался значительной прожорливостью, превосходящей (как это ни невероятно) даже его болтливость.

Алексаша пугался происходящего до третьей стопки. После третьей же он оживился настолько, что даже спросил:

— А вот вы, Альберт… э-э-э… Германыч, кто… ы-ы… по профессии?

— Германыч — это в рекламе про Ивана Таранова, — улыбнулся Берт, — а я Эдуардыч.

— А?

— Проехали. Так вот, по профессии я следователь Московской прокуратуры. Да не Генеральной, — добавил он, увидев, как съежилось все семейство. Не дай бог, еще попрыгают друг в друга, как складные матрешки!

Я вступила в беседу:

— Какая разница, все равно Берт Эдуардыч не при исполнении. Так что бояться нечего, даже если совесть нечиста.

— А мы… мы едем в Москву, — доложил Алексаша, неуловимо напоминая мне кого-то. — Жена моя, Ноябрина Михайловна, и сын, Игнат… он студент… почти.

— Я понимаю… — несколько недоуменно произнес Сванидзе, но тут в тему тучно ввалилась матушка семейства:

— Мы ведь и сами московские, поехали вот отдохнуть на море. Мы обычно всегда ездим… Ты как сидишь, Игнат? Не сутулься. Выпрямь плечи… ага, вот так. Мы — из Москвы. А в Сочи отдыхать ездили, да вот только мой брат, сводный, Иван Алексеевич, вызвал нас немедленно.

— А это жена моя… Ноябрина Михайловна, — сдавленно бормотал Алексаша, пряча за тонкими губами частокол железных зубов.

— Да что вы, в самом деле? — пожал плечами Сванидзе, наливая еще коньяку. — Такое впечатление, словно я вызвал вас на допрос. Надеюсь, вам известно, что Волга впадает в Каспийское море?

— Это Игнат… он должен знать, — прошептал Алексаша, старательно шевеля губами. — Он ведь у нас почти… студент.

— Вот и прекрасно, — с досадой сказал Альберт Эдуардыч. — Мария, будешь коньяк?

— Нет, спасибо.

— Ладно. Пойдем покурим в тамбур. Или ты не куришь? Куришь? Ну так просто выйдем.

Я последовала его совету. В тамбуре Альберт Эдуардович, морщась, закурил и, выпустив несколько колечек дыма, произнес:

— Ты знаешь, весь этот зверинец мне что-то напоминает. Словно уже было когда-то. Дежа вю. Дежа вю, Мария, — старательно принялся объяснять он, — это такое состояние, когда создается психофизическое впечатление, словно архетипичность того…

— Знаю, — перебила я, — проще надо быть. «Архетипичность»! А что касается дежа вю, то у меня такое же: словно уже где-то видела, слышала или читала… Читала! Ну конечно!!

Сванидзе уронил сигарету.

— Что такое? — спросил он. — Ну? Сказав А, нужно сказать и Б.

— Да все просто! — воскликнула я. — «Это вот жена моя, Эльза, урожденная Ванценбах… лютеранка. А это сын мой, Нафанаил, ученик III класса…»

Альберт Эдуардович сам был человек велеречивый и часто не мотивировал свои словоизлияния, но тут и он посмотрел на меня с опаской.

— Очень просто, многоуважаемый Альберт Германыч, как титуловал вас железнозубый Алексаша, — уже спокойнее произнесла я. — Я процитировала вам рассказ Чехова «Толстый и тонкий». Где на вокзале встретились два друга детства, один из которых дослужился до вельмож, а второй… второй нес вот эту лабуду про супругу и сына Нафанаила, в нашем случае — Игната, почти студента.

Длинное лицо Сванидзе вытянулось еще больше, вислый коршунячий нос едва не встретился с оттопырившейся верхней губой, в глазах появилось застоявшееся, как зеленое болотце, выражение озадаченности.

— А ведь ты права, — наконец сказал он. — Чехов… «Толстый и тонкий»… черррт!

И несносный следователь окружной прокуратуры раскатился громыхающим, как пустая бочка, смехом на весь прокуренный колыхающийся тамбур.