Государевы люди - Андрей Ильин Страница 50

Вбежал, встал, качаясь, и счас кричит к себе караульного офицера.

Тот, чуть не до смерти испуганный, к нему бежит, по стойке смирно тянется и, как положено, честь по чести, рапорт отдает.

Меншиков, на него глазищами сверкая, кричит:

— Ты почему дверь не отворяешь?

А что тут ответить? Не может офицер дверь в рентерию без ключа отворить.

— Где ключ?! — орет, ногами о пол стуча, Алексашка.

Все указуют на прибежавшего на шум Густава Фирлефанца.

— Открывай сей минут! — указывает ему на дверь князь-кесарь.

А тот — нет, говорит, на то должно быть собственноручное соизволение царя Петра или царицы.

Офицер ни жив ни мертв стоит, бледный весь, в поту. Но только сделать все одно ничего не может. И даже караул снять не может. Бормочет только:

— Не могу, потому как приказ у меня! Без того, чтобы сперва дверь отомкнуть, никакие могу!..

А солдаты — те, бедные, вовсе ничего понять не могут. А ну как сейчас Меншиков дверь ломать зачнет — чего делать-то? Допущать до того нельзя — кричать надо, палить и штыком колоть князя-кесаря до смерти. Да только боязно — он ведь не «иван» какой-нибудь. И офицер-караульный, который должен им приказ отдать, молчит!

Меншиков поглядел на Густава, да и приказывает офицеру:

— А ну-ка — забери у него ключ да отопри двери!

Офицер честь отдал, и к Густаву шаг сделал. А тот головой мотает, сразу видно, добром ключ не отдаст. И даже за карман, где ключ хранил, двумя руками взялся! Отступил офицер, не решился силу применить.

— А раз так, — говорит, совсем взбеленясь, Алексашка, — высаживай эту дверь вовсе! — И солдатам командует: — А ну, навались разом, молодцы!

Но только те стоят, не шелохнувшись, на караульного офицера пялясь. А офицер тот — на Густава. А Густав головой мотает, потому что с испугу слова сказать не может!

Бросился было князь-кесарь к двери сам, но только солдаты ему, как предписано, ружьями дорогу крест-накрест перегородили, хотя сами на него взглянуть боятся! И что делать дальше, непонятно... Хотя всем ясно, что солдаты в того, кто надумает дверь всерьез ломать, должны стрелять и рубить, без оглядки на чины!

Увидел это Меншиков, развернулся на каблуках и пошел было к двери мрачный, как туча. Но, видно, что-то сообразил, понял, что слишком далеко зашел.

Повернулся, к караульному офицеру подошел и стал по плечу его колотить и говорить:

— Молодец! Справно службу несешь! Хотел я нынче проверить, как вы государеву рентерию от злодеев бережете и можно ли туда силой, обманом или еще как проникнуть. Так теперь вижу — что нет! На, дай своим молодцам за верную службу. — Вытащил из кармана кошелек и щедро одарил солдат...

У всех сразу словно гора с плеч свалилась. Назавтра обо всем царю Петру доложили.

И тот Густава к себе призвал.

Пришел Густав, а в зале, кроме царя, гостей полно и сам князь-кесарь стоит.

Петр, как Густава увидел, сразу ему навстречу пошел, брови хмуря.

— Это верно, — спрашивает грозно, — что ты вчера Алексашку моего, — и пальцем в князя тычет, — в рентерию не пустил?

— Так и есть, не пустил, — повинно отвечает Густав. — Не должен я без твоего, царь, или царицы на то соизволения никому ключа от сокровищницы государевой доверять.

Думал, что сейчас его в пыточную сволокут.

Но Петр хмуриться перестал, подошел к нему, обнял, троекратно расцеловал и всем, на Густава указывая, сказал:

— Вот как государю своему служить надобно!

И стал хохотать, Густава по спине стучать и кричать.

— Ай да Густав, ай да молодец, не дал-таки вору Алексашке государевых часов!

И все вокруг тоже стали смеяться и Густава по спине и плечам бить. И сам Алексашка тоже, как все, смеялся и бил!

— А кабы он силком ключ забирать стал? — спрашивает сквозь смех Петр. — Неужто солдатам сказал бы в него палить? В князя-то кесаря?! — а сам хитро так смотрит.

— Сказал бы, — кивнул Густав.

— Вот так-то и надобно! — похвалил его, в пример ставя, Петр. — На-ка вот, бери от меня!

И вытащил и подарил Густаву свою трубку. Которая, для тех, кто понимает, дороже иного ордена.

И все стали Густава поздравлять.

И Меншиков — самый первый!

Но только, когда Густав уходил, князь-кесарь, хоть до того разные слова ласковые говорил, на него так глянул, что у того сердце захолонуло и мурашки по спине побежали!..

«Ой, кабы худа не было!» — подумал Густав.

Да только теперь все одно — ничего обратно уже не воротить.

Поздно...