Кодекс 632 - Жозе Родригеш Душ Сантуш Страница 47

— Ну и как?

Томаш пожал плечами, признавая поражение.

— Никак, — он отложил булочку и раскрыл книгу. — Посмотрим, что даст нам эта.

Они отлично друг друга понимали. И не только в отношении секса. В деле Тошкану шведка оказалась верной и деятельной союзницей. Она интересовалась ходом расследования, задавала толковые вопросы, терзала товарищей, изучавших философию, старалась побольше разузнать о Фуко и его сочинениях в надежде, что впереди вот-вот забрезжит свет истины. Это Лена посоветовала Томашу «Кембриджские чтения Фуко» Гаттинга, «Читая Фуко» Рабиноу и «Жизнь Мишеля Фуко» Мейси. Она была столь любезна, что вызвалась проштудировать «Историю безумия в классическую эпоху» в поисках числа 545 или любого другого ключа к разгадке шарады.

— Все безумцы братья, — проговорила девушка, открывая книгу.

— Что? — резко переспросил Томаш, отрываясь от чтения.

— Еще одна шведская поговорка, — объяснила Лена. Она коснулась кончиком пальца названия на обложке и повторила: — Все безумцы братья.

Томаш не слушал подругу; он замер глядя в одну точку, не замечая, что карандаш вот-вот выпадет из дрожащей руки. Норонья сделался белым, как книжная страница, его внутренности скрутил приступ тошноты. Ему никогда в жизни не приходилось слышать о столь чудовищной, столь постыдной и бессмысленной жестокости.

— Ты что? — встревожилась Лена, заметив, как он изменился в лице.

— Это ужасно, — прошептал Томаш, зажмурившись.

— Что ужасно?

— История в начале книги.

— Какая история? — Девушка обняла профессора и через его плечо заглянула в книгу — Расскажи.

Томаш улыбнулся и покачал головой.

— Вряд ли ты захочешь ее слушать…

— Захочу, — упрямо заявила шведка. — Рассказывай.

— Тебе не понравится.

— А уж это позволь мне самой решать. Рассказывай.

Томаш принялся искать страницу, стараясь не встречаться с подругой глазами.

— Ладно, я тебя предупредил, так что потом не жалуйся. — Жуткая история открывала первую главу. — Здесь описана публичная казнь Робера Дамьена, фанатика, который покушался на Людовика XV в Версале в 1757 году. Для исполнения приговора отобрали лучших парижских палачей во главе со знаменитым Самсоном. Преступнику отрезали гениталии, оторвали соски, отсекли ступни и левую кисть. Правую руку сожгли на жаровне. В довершение всего бедолагу надлежало разорвать лошадьми на четыре части. Но тут вмешался полицейский комиссар Бутон. Ты уверена, что хочешь дослушать до конца?

— Нет, — Лена забрала у него книгу.

— Постой. Ты же сама говорила…

— После расскажешь.

Девушка включила проигрыватель. Послышались первые аккорды «Joshua Tree», комнату наполнил звучный, чувственный голос Боно. Взгляды делались все более откровенными, улыбки соблазнительными, прикосновения дерзкими. Когда с чаем и булочками было покончено, Лена решительно отставила поднос и распахнула халат, торжественно возвестив о том, что десерт подан. Белый шелк скользнул по молочной коже, и она предстала перед Томашем нагая, соблазнительная, дрожащая от вожделения. Профессор потянулся к ученице, уронив на пол том Мишеля Фуко, под обложкой которого, возможно, таился ключ к загадке Тошкану. Соитие было быстрым, сумбурным, яростным, со стонами и вскриками и единым выдохом облегчения в конце. Расцепив объятия, они повалились на диван, потные, измученные, опустошенные, удовлетворенные, пьяные от наслаждения. Лениво потянувшись, шведка приподнялась на локте, мимолетно коснувшись губ Томаша упругим соском.

— Ты ведь не занимаешься любовью с женой, правда?

Томаш, погруженный в сладостную летаргию, не сразу понял, о чем она спрашивает.

— Нет, — проговорил он через силу, отводя глаза. Вопрос застал его врасплох. — Конечно, нет.

Обезоруженная его ответом, Лена перевернулась на спину, ее светлая грива разметалась по подушке, синие глаза смотрели в потолок.

— Придется поверить тебе на слово.

Пышные букеты в глиняных вазах источали сладкий волнующий аромат. Тугие бутоны напоминали звезды, легкие, как перышки, лепестки светились всеми оттенками розового. Цветы были прекрасны, нежны, полны жизни.

— Это розы? — поинтересовался Томаш, смакуя виски.

— Они действительно похожи на розы, — ответила Констанса, — но на самом деле это пионы.

Супруги только что поужинали и решили посидеть в гостиной, пользуясь моментом, пока Маргарита надевала пижаму.

— Никогда бы не подумал, — удивился Томаш. — Что это за цветы?

— Пионий был лекарем олимпийских богов. Согласно легенде, он исцелил Аида при помощи лепестков диковинных цветов. В честь Пиония их назвали пионами. Плиний Старший утверждал, что они лечат от двадцати недугов, но это так и не было доказано. В XVIII веке считалось, что пион защищает младенцев от лихорадки и эпилепсии.

Томаш разглядывал букет.

— Готов поклясться, что это розы.

— Розы, в известной степени. Только без шипов. Из-за этого их посвящали Деве Марии. Ее милосердие — что роза без шипов.

— А что они означают?

— Скромность. Китайские поэты сравнивали цвет пиона с румянцем на щеках невинных девушек.

Из детской донесся жалобный голосок Маргариты:

— Ма, почитай каску!

Констанса посмотрела на мужа с мольбой.

— Почитай ей, ладно? Я до смерти устала.

Маргарита любовалась своим отражением в зеркале. Томаш подхватил ее на руки, уложил в кровать, подоткнул одеяло, расцеловал розовые щечки, погладил по голове. И отца, и дочурку переполняла нежность.

— Какую сказку будем читать?

— П'а Зоушку.

— Опять? Может, какую-нибудь другую?

— Хачу п'а Зоушку.

Томаш погасил верхний свет, оставив только ночник; от лампы исходило желтоватое свечение, теплое и умиротворяющее. Он открыл сборник сказок и приглушенным, убаюкивающим голосом стал читать историю о бедной сиротке, которую угнетали злобная мачеха и ее избалованные дочери. Маргарита дослушала до самого бала, но когда Золушке пришло время терять туфельку, девочка закрыла глаза, утонула в подушке и стала дышать ровно-ровно, погрузившись в глубокий безмятежный сон. Томаш поцеловал ее и выключил ночник. Потом на цыпочках вышел из детской, осторожно прикрыл дверь и вернулся в гостиную.

Констанса прикорнула на диване, склонив голову на плечо, по телевизору показывали какую-то викторину, которую в их семье никогда не смотрели. Норонья бережно поднял жену и отнес в спальню, снял с нее халат и тапочки, уложил и укрыл одеялом. Констанса что-то пробормотала во сне, уткнувшись в подушку; нежная кожа и веснушки делали ее похожей на маленькую девочку. Томаш выключил торшер и хотел вернуться в гостиную, но передумал. Добравшись в потемках до двери, он развернулся на пороге и снова посмотрел на жену: та крепко спала. Поколебавшись, Томаш, стараясь не шуметь, пробрался обратно к кровати и уселся в изголовье; Констанса дышала глубоко и ровно, ее грудь легко вздымалась с каждым вздохом.