Пять рассерженных жен - Людмила Милевская Страница 46

Я даже протрезвела.

— Да почему же в одиночку? — возмутилась я. — Неужели тыпомочь ему не могла? Скандал там приличный закатить, или ещё что.

Тамарка посмотрела на меня, мол, Мама, я думала ты умная, аты так…

— Какой скандал, когда для меня он ещё лучше стал? — сказалаона. — Наоборот, я жалела его, думала приболел, думала на работе не ладится, амне не говорит, расстраивать не хочет.

— И как же про Зинку узнала ты?

— Когда уже вижу, что кожа одна от него осталась, к стенкеприпёрла и говорю: «Лучше признавайся, я все стерплю, а нет, так вместе думатьбудем, как из положения выходить, сам же твердишь, что до гроба друзья мы.» Тутон мне, как другу, и признался. Да ещё и успокаивать начал, чтобы я неволновалась, мол не бросит меня, будет мучаться и разлюбить стараться.

— А Зинка-то взаимностью отвечала ему? — заинтересовалась я.

Тамарка, видимо, тоже стала трезветь, потому что за бутылкойпотянулась и сказала:

— Эх, давай, Мама, тяпнем.

— Давай, — согласилась я.

Тяпнули мы и пригорюнились. Я ситуацию её к себе приложила ине возрадовалась.

— Эх, — говорю, — Томик, досталось тебе с Фрысиком этимненормальным.

— Досталось, — вздыхая, согласилась она. — А что до Зинки,так та и не подозревала о страданиях Прокопыча. Это уже я, дура, сама ей всерассказала. Думала, блажь на мужика нашла, трахнет бабу и угомонится. И дальшежить счастливо будем.

Вот тут я её осудила.

— Тома, да как же ты дошла до жизни такой? — возмутилась я.— Это как-то и не по-нашенски! Он кого-то трахнет, и вы дальше жить счастливобудете! Куда ж это годится? Я, прям, не верю своим ушам! Ты, прям, как кошёлкакакая рассуждаешь!

— Можешь теперь понять в каком состоянии я была? — воправдание себе спросила Тамарка. — Словно в лихорадке заметалась: то ли семьюи счастье спасать, а то ли бежать, закрыв глаза, чтобы ужаса этого не видеть.Но бежать я уже не могла. В общем, чуть ли не своими руками брак свой поломала:свела Прокопыча с Зинкой, а у них все и сладилось.

— И бросил он тебя? — схватилась за голову я.

Тамарка горестно покачала головой:

— Если б бросил, а то с Зинкой рвать начал, а та вешаться, ая в больницу попала с нервным истощением. Помнишь?

Я помнила, что у Тамарки трудный развод был, но вподробности не вдавалась, потому что и сама не менее напряжённой жизнью жила. Ктому же, Тамарка не всегда была склонна к такой откровенности.

— Помню, — уклончиво ответила я.

— Да ничего ты не помнишь, потому что ничего и не знала, —вдохновенно продолжила Тамарка. — Ох и крови он выпил тогда у меня! Я уже илюбила его и ненавидела! А он же честный, он же не может, как другие мужикитайком, он же все мне откровенно должен рассказать, чтобы благородство своёизвращённое соблюсти. И придраться нельзя, вроде все по чести, ведь не виноватже он, чувствам же не прикажешь, а так вроде и в самом деле благороден, безмоего разрешения ни-ни. А у меня уже ненависть такая к нему зрела! Эх, Мама,все равно не поймёшь ты! — махнула рукой Тамарка.

Обидно мне стало, что так недооценивают меня.

Меня!!!

Проницательную!

Умную!

Решила я метафорой Тамарку добить.

— Что ж тут непонятного? — вдохновляясь, сказала я. — Я, какинженер человеческих душ, очень даже в суть вошла. Это то же, как встретить насвоём пути большого гениального художника, который предлагает тебе вместе с нимтворить шедевр. Шедевр человеческих отношений — тонкую драгоценную вазу иливеличайшее художественное полотно, картину. Сначала ты не очень-то в этоверишь, и даже не слишком соглашаешься, а он настаивает, тебя ведёт, вперёд,вперёд! И вот уже видишь, получается! Получается нечто, и уже видишь, что нетак, как у других, лучше! Лучше! Гораздо лучше! И вот уже точно шедевр!Настоящий шедевр получился! И ваза! И картина! Полотно! И видят уже все! Ихвалят! И завидуют! И счастлива уже и горда! И… И вдруг он берет, он же, сам,тот, который убедил тебя на шедевр дерзнуть, тот который убедил, что ты сможешьсоздать шедевр и сам же с тобой его создавал… Он берет и шедевр этот! Эту вазу!Эту картину! Это полотно! И бамс! Бамс! Вдребезги!

Дальше я говорить не могла — так вошла в образ, что душилирыдания.

Тамарка тоже говорить не могла. Глянула она на меня, я нанеё, обнялись мы и зарыдали в голос о бабьем горе своём, о жизненнойнесправедливости, и ещё черт его знает о чем.

Наплакавшись вволю, из объятий своих расплелись и в четыреглаза уставились на бутылку.

— Наливай! — скомандовала я, потому что уже и сама непрочьбыла выпить, и не только для того, чтобы разговорить Тамарку, а и потому, чтогоречь женской судьбины во всем ужасном объёме осознала.

И Тамарка налила. Мы выпили, закусили и беседу продолжили.

— И вот тогда-то, Мама, возненавидела я Прокопыча, когдавазу он нашу разбил, — нервно терзая свою грудь, поведала Тамарка. — Эх, хорошоты, Мама, про вазу сказала.

— А про картину?

— И про картину хорошо. Точно. Образно. Так все и было. Немогла я так просто уйти. У них с Зинкой любовь, а я каждый день, засыпая, богамолила, чтобы не проснуться. И хотелось бежать к ним, и Зинке космы еёпрополоть, а ему харю его наглую раскроить, но гордость держала. Сижу я вквартире, которую он мне купил, волком вою и планы строю. Уже тогда поклялась яПрокопычу отомстить. А он звонит мне, жалуется, что страдает, что снюсь я емукаждую ночь, что рвётся между мною и Зинкой. В общем, так душу разбередил, чтоуж на все я была готовая. Год так жила и места себе не находила. Дажесобиралась эту Зинку отравить, но не успела.

В этом месте я почему-то сильно расстроилась и говорю:

— Да что же помешало-то тебе?

— Сам Прокопыч. Пришёл ко мне и признается, что любитпо-прежнему меня, а Зинку уже куда деть не знает — она беспомощная, вся внауке, то да се. Короче, я, дура, растаяла и про месть свою сразу забыла, ижили мы с ним уже как любовники. Представляешь? Это с мужем-то родным! И делодо того дошло, что каждый год я к ним на его день рождения приходила. Уж незнаю как там Прокопыч Зинке промыл мозги, но принимала она меня с душой.

Мне стало смешно:

— Как промыл? Да так же. Наплёл ей, что ты бедная данесчастная, что он любит только её, а ты страдаешь и жить не можешь без него,вот она и растаяла.

— Видимо, так и было, — согласилась Тамарка. — И в этомугаре ещё какое-то время я просуществовала, теша себя тем, что меня он любит, ас Зинкой долг свой выполняет. И так продолжалось до тех пор, пока Зинка ко мневся в слезах не прибежала.