Ход с дамы пик - Елена Топильская Страница 42

— С чего ты взял?

— Да я вижу, как он на тебя смотрит.

— Интересно, как? Мне кажется, что он на меня вообще не смотрит.

— Папу не обманешь, — важно покачал головой Горчаков. С возрастом он все больше становится похожим на итальянского отца семейства. — Я вас всех насквозь вижу. К тому же от него жена ушла.

— Ну и что? Я-то тут при чем?

— А при том. Я-то знаю, как он в тебя был влюблен, когда вы в последний раз вместе работали…

— Синцов?! — я оторопела.

— Синцов. Что ты так вылупилась? Я же все видел. Он любой повод использовал, чтобы приехать к тебе в прокуратуру, повидаться. Да и мне кое-что говорил…

— Вот это новости! А почему я об этом ничего не знала?

— А потому что тебе говорить было бесполезно. Ладно, иди, а то он на похороны опоздает.

Надо же, оказывается, Синцов был в меня влюблен несколько лет назад, а я и не заметила, а еще говорят, что женщины чувствуют это на подсознательном уровне. Я искренне верила в его дружеское ко мне расположение, но не больше. И совершенно нормально восприняла то, что он женился. Вот это фокус! Интересно, а что это он сейчас-то глазки отводит, на меня старается не смотреть? И жена его бросила… Всколыхнулись былые чувства?

В полном душевном смятении я села в машину. Теперь уже мы оба не смотрели друг на друга. По-ездочка получилась веселая.

* * *

В коридоре отдела по раскрытию умышленных убийств, куда меня привез Синцов, терпеливо дожидались два натуральных бомжа, по уши заросшие клочковатыми бородами, одетые в невообразимое хламье и жутко вонючие. Убойщики будут еще неделю проветриваться после этого визита, подумала я, проходя мимо парочки и стараясь не морщиться.

С эстетической точки зрения их допрос вылился в нешуточное испытание, особенно после того как один из них, навалившись на стол передо мной, вдруг снял что-то со своего рукава и, зажав между пальцами, поднес прямо к моему лицу.

— Вошь, — сказал он довольно. — Как я ее ловко?!

Я кивнула головой, еле сдерживая тошноту. У меня вдруг нестерпимо зачесалось все тело. И мы продолжили составление протокола.

Пока было неясно, какую ценность представляют показания этих двух достойных членов общества. В общем и целом мы стали обладателями информации о том, что в последнюю субботу сентября, то есть ровно за неделю до своей смерти, Женя Черкасова (в этом уже не было сомнений, бомжи четко описали ее пижонское пальто и даже отметили необычные пуговицы, после чего уверенно опознали

Женю по фотографии) некоторое время стояла в парадной дома, где впоследствии был найден ее труп. Бомжи, пройдясь по окрестным помойкам, около семнадцати часов тихонько заглянули в парадную — время мы установили общими усилиями, путем утомительного сопоставления различных запомнившихся им событий, — и увидели там незнакомую девушку. Они хорошо знали весь дом и старались без нужды не попадаться жильцам на глаза, что было вполне объяснимо, так как у жильцов тут же возникали опасения за судьбу дома, в подвале которого устроено бомжацкое лежбище. Но эту девушку они раньше не видели и на всякий случай почли за благо отойти на запасные позиции. Мало ли что, кто она и зачем тут? Они тихонько вышли из парадной и направились к пивному ларьку.

Вернувшись примерно через час, они беспрепятственно прошли в свой подвал. Девушки в парадной уже не было.

— А куда она делась, вы не можете сказать? — пытала я их поочередно. — Ушла вообще из парадной или поднялась в какую-то квартиру?

Бомжи пожимали плечами. Я вглядывалась в их лица, стараясь не дышать носом.

— А раньше вы никогда ее не видели? — на всякий случай уточняла я. — Вспомните, может, она уже приходила, только одета была по-другому?

Но ответы были отрицательными. А учитывая, что после нескольких всего-то минут наблюдения за девушкой, они спустя полмесяца выдали исчерпывающий портрет, в их наблюдательности сомневаться не приходилось.

Я провозилась с бомжами около двух часов. Синцов давно уехал, оставив мне списки жильцов парадной, и я вместе с участковым и оперативником просматривала их, обсуждая ту скудную информацию, которой располагали о жильцах работники территориального отдела милиции.

— Дом после капремонта, — сетовал участковый, — все жильцы новые, правда, спокойные.

— Конечно, — вторил опер, — там все квартиры отдельные, а что за закрытыми дверьми творится, нам неведомо.

Общими усилиями мы выяснили, что молодых людей среди жильцов парадной практически нет. Дом трехэтажный, по две квартиры на этаже. Внизу — пожилая армянка, еле передвигающаяся из-за частичного паралича, живет одна, раз в месяц к ней приезжает сын, средних лет, весьма приличный, в период, когда было совершено убийство, его в доме не видели. А в квартире напротив еще одна пожилая женщина, вполне еще бодрая. Вряд ли она замочила несчастную Женю, на этом мы сошлись единогласно.

На втором этаже — две семьи, в каждой из которых муж, жена и ребенок, десяти и двенадцати лет. Люди положительные, и несмотря на то, что в одной из семей муж пьющий, пьет он, по наблюдениям участкового, тихо, не буянит, старается в любом состоянии добраться до дома. Во всяком случае, его трудно представить перерезающим горло посторонней девушке в подвале.

Третий этаж для нас тоже особого интереса не представлял. В одной квартире — мужчина пятидесяти лет, инвалид, пенсионер, передвигается на инвалидной коляске, хотя бывает, выбирается из дому с помощью знакомых. Другая квартира пустует, еще не заселена после капремонта.

— А когда дом-то сдали? — уточнила я.

— Два года назад.

— И все еще квартира не занята? — усомнилась я.

— Конечно! Наверняка администрация какие-то мули крутит, — раздался сзади до боли знакомый голос, прерываемый характерным покашливанием.

Я обернулась.

В проеме двери стоял Леня Кораблев собственной персоной:

— Ну что, поехали? Карета подана.

— Сейчас, Ленечка, еще пять минут, — засуетилась я.

— Вот так, — горько сказал Кораблев, — вот так встречают старых друзей, потерявших здоровье на государственной службе… Вот так обходятся с людьми, ставшими инвалидами по вашей милости…

Голос его задрожал. Он присел на стул у двери и закрыл лицо руками. Милиционеры обалдело смотрели на эту душераздирающую сцену. Я подошла к Кораблеву и присела перед ним на корточки.

— Ленечка, — сказала я, — кофе хочешь?

Леня отнял руки от лица и совершенно нормальным голосом ответил:

— Конечно, хочу. Давно бы так. А то — «Поехали, шеф»… Ну, где кофе-то?

Он поднялся, прошел к столу и тронул столешницу пальцем.

— Вот, — он сначала сам придирчиво осмотрел подушечку пальца, а потом продемонстрировал ее всем присутствующим, — вот в таком хлеву вы живете. Нет, чтоб тряпочкой протереть… Вот так и к работе относитесь. — Палец он так и не опустил и тыкал его в нос оперу и участковому, которые не знали, что ему ответить.