Мориарти. Последняя глава - Джон Гарднер Страница 38

Кокс все еще смотрел на карточку с обозначенной на ней суммой. Она заметно превышала ту, что он заработал за весь прошлый календарный год, и Мориарти знал это.

— Согласны?

Кокс не произнес ни звука, но решительно кивнул и наконец посмотрел на Профессора изумленными глазами.

«Есть только одно, против чего не могут устоять люди всех слоев, классов и верований. Деньги». Мориарти говорил это часто и сейчас получил еще одно подтверждение нехитрой истины.

— Хорошо. — Он улыбнулся — сухо, одними губами. — Это будет на следующей неделе. Будьте готовы и ждите. Никому ни слова. Вам нужно ясно это понять.

Кокс беспокойно дернулся.

— Вы мне угрожаете?

— В некотором смысле, да. — Подтверждение прозвучало глухо, словно пришло издалека, из какой-то суровой, безжалостной пурги. — Если проболтаетесь, мой доверитель убьет вас. Насчет этого у вас не должно быть ни малейших сомнений. Приятного аппетита. Здесь прекрасно готовят ростбиф — рекомендую. Только не забудьте оставить «чаевые» официанту. — Он посмотрел в сторону. — Похоже, мой доверитель уже не придет. С богом.

Мориарти поднялся, кивнул и вышел из зала как можно незаметнее.

— Подай этому попугаю все, чего пожелает, — сказал он подошедшему Арману. — И никогда больше его в этом зале не обслуживай.

Метрдотель низко поклонился. Профессор прошел в гардеробную, где получил свое пальто, шляпу и трость. Через десять минут он уже сидел в кэбе. Архимед шел легко и спокойно, унося пассажира подальше от «Пресса».

— Бен, я проголодался, — сказал Мориарти, повернувшись к вознице, и Харкнесс, проехав Чансери-лейн, свернул к Холборну, где находился ресторан «Йоркширский герцог», пироги из которого неизменно нравились его хозяину.

Профессор никак не мог забыть Джои Кокса и его птичьи повадки. На фотографической сессии нужно быть осторожным и, как укротителю львов, взять на вооружение стул и хлыст.

Витрину лавки на Хай-Холборн украшали лежащие на подстилке из петрушки угри, пироги с угрями и жестянки с оными. Выставленные на широкое обозрение, эти верткие, скользкие, скрытные создания притягивали взгляд и вызывали обильное слюноотделение у ценителей гастрономических тонкостей, поскольку, будучи приготовленной должным образом, рыба эта отличается нежнейшим вкусом. В данном заведении угря употребляли не только как начинку для пирогов, не только подавали заливным, но и приготовляли особенным образом, о чем извещала сделанная мелом надпись на большой доске выносного меню: «Угорь по-норфолкски».

Народу на ланч здесь собиралось немало, но все же не так много, как к обеду. Хозяин в длинном белом фартуке работал за стойкой; ему помогали две симпатичные дочери. Дело шло споро, пироги появлялись как будто ниоткуда, словно невидимый помощник, спрятавшись под прилавком, подавал их наверх, выхватывая из некоего рога изобилия. Ловко орудуя ножом, хозяин вскрывал жестянку, выворачивал пирог на промасленную бумагу и вручал покупателю, тогда как его супруга принимала деньги и выдавала сдачу. Происходящее здесь напоминало известный трюк с вылетающей из металлической трубы бутылкой; из последней фокусник наливает любой названный зрителями напиток.

Бен Харкнесс попросил две порции угря по-норфолкски — порезанная кусками по два-три дюйма рыба тушилась в масле, а потом хорошенько прожаривалась.

Мориарти никогда не ел угря на публике — употреблять это лакомство — почти то же самое, что играть на губной гармонике, и предаваться такому наслаждению куда лучше в полутьме кэба.

Этим он и занимался по пути домой.

Едва выйдя из кэба, Мориарти понял — в доме что-то случилось. Объяснить это чувство, как и свой гипнотический дар, он не мог, но оно всегда проявлялось в привычных уже симптомах: сердце начало вдруг колотиться, внутри все сжималось, как будто он летел навстречу неведомому в некоем новом, еще не испытанном аппарате.

Было холодно, и, словно в надежде сбросить давящее ощущение обреченности, Профессор, поднимаясь к двери, бормотал под нос знакомые строчки:

Когда свисают с крыши льдинки,

И дует Дик-пастух в кулак,

И леденеют сливки в крынке,

И разжигает Том очаг,

И тропы занесло снегами.

Тогда сова кричит ночами. [42]

В какой-то момент вспомнилось старое поверье: услышишь ночью крик совы — жди чьей-то смерти.

В холле, сразу за дверью, стоял у лестницы брат Билли Джейкобса, Бертрам. Рядом, положив руку ему на плечо, — Берт Спир. Чуть даль, у обитой зеленым сукном двери в кухню, прислонился к стене Уолли Таллин. Все притихшие, с посеревшими лицами. Глаза у Джейкобса были влажные, губы дрожали, рот как будто съехал набок, руки тряслись.

— Что случилось? — Мориарти сбросил с плеч пальто и передал подбежавшему Уолли шляпу и трость.

— Профессор! Слава богу, вы вернулись! — С этими словами Бертрам упал на колени, схватил Мориарти за руку и, поднеся ее к губам, прижался к печатке на среднем пальце. В христианском мире этим жестом выражают почтение к епископу. В мире уголовном он также не редкость, и члены семьи Профессора нередко выказывали таким способом признательность и покорность.

— Что случилось? — повторил Мориарти.

Ему ответил Спир, стоявший с каменным лицом у лестницы.

— Билли… Он мертв. Повесился на чердаке.

— Повесился?

— Я ничего не знаю, Профессор. Мы только что его нашли.

Лишь теперь Мориарти вспомнил, что Билли хотел поговорить с ним, но он не нашел времени, потому что спешил в «Пресс» на ланч. Вторая ошибка за день; первую он допустил, не присмотревшись, как следует, к Джои Коксу. Билли нужно было выслушать, а теперь уже поздно.

— Где были все, когда это произошло?

Картина складывалась постепенно.

За последние несколько часов члены его преторианской гвардии то выходили из дому, то возвращались. Мальчишки мыли посуду внизу, в старой кухне. Эмбер и Ли Чоу занимались поисками старых товарищей и, как выразился Спир, «уговаривали их вернуться в семью». Тем же занимался Терремант. Билли вместе с братом прибирался в доме.

— Мы делали женскую работу, Профессор, — пожаловался Спир. — Убираться должны женщины.

— Потом я послал Билли наверх, вынести вашу мусорную корзину, — хмуро продолжал он. — Старые газеты и все такое. Он долго не спускался, и мы с Бертом решили подняться. Нашли не сразу. Потом я заглянул на чердак… В общем, он там висел. Уже мертвый.

Чердак в доме был большой, но попасть туда можно было только с одной площадки на самом верху лестницы. В каждой его половине, восточной и западной, имелось по большому мансардному окну, но отсутствовал как таковой потолок — только высокие балки и крыша.