Кто убил герцогиню Альба, или Волаверун - Антонио Ларрета Страница 37

То лето я проводил вместе с королевским двором в Ла-Гранхе. Их величества каждый раз со все большей настойчивостью выражали желание видеть меня, будто моя физическая приближенность к ним имела большее значение для управления государственным кораблем, чем моя работа в Мадриде непосредственно с правительством и министерствами; я, как обычно, уступил, рассчитывая использовать эту передышку для разработки новых проектов, подготовки дипломатических демаршей, а также для того, чтобы разобраться с народными жалобами и волнениями, которые всегда приносит с собой летний зной. Королева по мере того, как наши вторничные и пятничные игры все дальше уходили в прошлое — в прошлое, но не в забвение, — все более нетерпеливо добивалась моего общества, будто нам было достаточно сесть друг против друга с картами в руках, чтобы отогнать опасности, которые, как ей подсказывало ее изощренное чутье, нависли над Испанией, над короной и над ее семьей; эти опасности, если называть вещи своими именами, так или иначе исходили от принца, от окружавшей его камарильи сообщников и подстрекателей с их неуемной подрывной деятельностью; именно в дворцовых апартаментах принца брала начало бурная река клеветы и вздорных слухов. Принц тем летом не пожелал уезжать из Мадрида, утверждая, что хочет до свадьбы закончить курс учения, которое, как всем нам было прекрасно известно, он уже давно, забросил; это была одна из причин, по которой меня отговаривали ехать в Ла-Гранху, но королева настаивала на своем, приводила королю тысячу важных доводов, и он в конце концов не выдержал ее напора и приказал мне быть с ними, вот почему этим летом я проводил дни среди садов и фонтанов, а ночи за бесконечной карточной игрой в crapaud, сидя около доньи Марии-Луизы, которая, как я уже сказал, чувствовала себя более спокойно за судьбу страны и за свою собственную судьбу, пока я был рядом и она могла погладить мне колено, как некий талисман.

В середине июля я получил с моей личной корреспонденцией короткое письмо, сообщавшее: «Коломбина возвратилась домой после последней поездки, Арлекин снова обхаживает ее, Капитан Фракасс покинул свою полевую палатку, и все трое принялись разучивать новое комическое интермеццо. Не благоразумнее ли вам прочитать его до премьеры? Благожелатель». Это было ясное предупреждение. Пока я терял время в Ла-Гранхе, мои противники вовсю использовали его в Мадриде. Герцогиня (Коломбина) вернулась из Андалусии, встречалась с Фернандо (Арлекином) и с Корнелем (Капитаном), все трое затеяли какую-то новую махинацию, связанную с Италией и, весьма вероятно, с Неаполитанским королевством. Использованный в письме шифр был мне совершенно понятен: маски комедии дель арте меняли имена в соответствии с национальностью тех, кто находился за ширмой; так, если бы они, к примеру, были французами, Арлекин назывался бы Сганарелем. Но в данном случае было ясно, что дело касается итальянцев. Злоба, которую питал ко мне неаполитанский двор из-за моей попытки убедить короля отложить двойную свадьбу, а также его застарелая неприязнь к нашей французской политике открывали широкие возможности для наших домашних врагов, работавших без перерыва все лето, включить в свою интригу Неаполь. Вечером того же дня я показал письмо королям. Донья Мария-Луиза не скрывала, как ей неприятна самая мысль о моем возвращении в Мадрид, но в сложившейся ситуации была согласна, что мне не остается ничего другого, как ехать туда, поскольку мой корреспондент в последней фразе письма намекал, что передаст мне секретные документы, которыми манипулируют «наши комики». В общем, на рассвете я тронулся в путь.

В Мадриде, не заезжая домой, я сразу направился в королевский дворец. В моих дворцовых апартаментах хранилось достаточно одежды, так что я смог переодеться с дороги, и, уже коротая время в ожидании автора письма, я решил, что проведу хотя бы одну ночь с Пепитой, не беспокоя без необходимости Майте, чье молчание, в котором я угадывал зреющее негодование, мне с каждым разом становилось все труднее переносить. Решив во дворце несколько срочных дел, я отправил Пепите записку с сообщением о моем возвращении, а ближе к вечеру собрался заехать к Гойе, чтобы взглянуть, как движется работа над заказанным мной. «ню», и заодно поговорить с доном Фанчо о моем новом конном портрете — донья Мария-Луиза во время моего пребывания в Ла-Гранхе взяла с меня слово, что я непременно закажу его. Но этой второй задачи при посещении Гойи мне не удалось выполнить, а потом навалились дела, я все откладывал разговор о новом портрете, и когда наконец начал его, Гойя, довольно неубедительно ссылаясь на плохое здоровье, решительно отказался от этого заказа [112].

Должен повторить, что моя встреча с Каэтаной произошла совершенно случайно, я вовсе не планировал ее заранее, как мог бы подумать ревнивый Гойя, и она оказалась для меня счастливой именно потому, что была случайной. Каэтана бросила мне язвительную фразу, я полагаю, Гойя ее расслышал: «Можешь привести с собой любую из твоих женщин», а затем, повернувшись к маэстро спиной и понизив голос до осторожного шепота, сказала: «Я рада, что ты вернулся. Дело того стоит. Приходи сегодня вечером, улучим минуту, и я покажу тебе бумаги. Но будь настороже. Фернандо и Корнель тоже приглашены».

Могу представить, как ошеломлены и растеряны мои читатели. Еще бы: Каэтана де Альба работала на банду мерзавцев, замышлявших вооруженное выступление? Мне опять придется обратиться к прошлому, чтобы объяснить, каким образом возникла эта необычная ситуация, когда бывшая любовница, которая по стечению обстоятельств стала моим главным политическим противником, позднее превратилась в союзницу, сообщницу и — чтобы уж быть абсолютно точным, используем слово, которое не только не пугало саму Каэтану, но даже забавляло ее, — в моего шпиона.

Еще в те времена, когда я был офицером гвардии, образ юной герцогини де Альба, стремительной в движениях, осененной копной роскошных черных волос, всегда в празднично-радостном настроении, известной своими вольными мыслями, а иногда и вольным нравом, будоражил сны и не давал покоя наяву всей королевской гвардии, и мне в особенности. Но несмотря на свою знаменитую простоту, она по рождению и положению была далека от нас, как планета, недоступна, как имение испанского гранда. Были годы, когда герцогиня со свойственной ей энергией и фривольностью соперничала с самой принцессой Астурийской, и с моей стороны было бы непростительной ошибкой тогда отдать одной из них в присутствии другой хоть малейшее предпочтение в чем-нибудь, так ревностно они следили друг за другом, соревнуясь во всем — в нарядах, драгоценностях, приемах, кавалерах и — добавим также — в фаворитах [113].