Бойся своих желаний - Анна и Сергей Литвиновы Страница 34

Примерно так же четырнадцатилетняя Юлия Монина в далеком восемьдесят третьем думала, что выказывает протест закосневшему старшему поколению, выходя на улицу в хипповом наряде.

Наряд включал в себя фирменные левисы (то есть джинсы «ливайс»), вываренные до белесого цвета, тщательно прорванные в трех местах, а затем, с распонтом дела, небрежно заштопанные. Юлия, кстати, являлась несказанно богатым подростком. Благодаря деду, Петру Ильичу Васнецову, работавшему в столице желтого дьявола, самом Нью-Йорке, она имела ни много ни мало – целых ТРИ ПАРЫ джинсов. Одни, вышеупомянутые, драные и чиненые – хипповые. Другие – цивильные, в каких не зазорно и в библиотеку, и в театр сходить. Ну и наконец – повседневные для лета, вельветовые.

К тому времени цены на джины на московском черном рынке достигли уже двухсот рублей за пару. В те позднесоветские годы, когда проезд в метро стоил пятак, примерно двести рэ средний москвич зарабатывал в месяц.

Даже на фоне прочих хиппарей Юля одевалась более чем хорошо, потому временами мучилась дилеммой: а правильно ли протестовать против советских порядков своим внешним видом – и в то же время использовать номенклатурные привилегии, которые обеспечивал не вылезающий из загранки дед? Пока она – слаб человек! – не могла отказаться от фирмы и перейти на поганые самостроки или джинсы из магазина «Рабочая одежда». А на ноги, прикажете, чоботы «скороход» надевать? Сейчас в роли Юлиных шузов выступали кроссовки, но не приевшиеся «Адидас», а, спасибо деду с бабкой, мало известной в СССР американской компании «Найк». А нежный торс прикрывала ковбойка (тоже, между прочим, фирмовая, деда из Нью-Йорка привез), расстегнутая и завязанная узлом на животике. Никакого лифчика девушка принципиально не носила, и множество встречных мужчин ныряли своими взглядами в вырез Юлиной рубашки.

Наряд дополняла холщовая сумка – к сожалению, самострок (то есть пошитая одним знакомым на домашнем «Зингере»). Вдобавок имелись все положенные аксессуары: хайратник – то есть цветная ленточка, обручем охватывающая длинные и небрежно ниспадающие на плечи волосы. Затем ксивник – самодельная мини-сумочка, сшитая собственноручно из лоскутков, вешалась на шею. В ксивнике хранились документы – в Юлином случае тот, коего она стеснялась, – щенячья карточка, то есть свидетельство о рождении. На обоих запястьях – никаких часов, к черту! – висели фенечки (кажется, единственный термин, сохранившийся в лексиконе с тех баснословных времен и даже не переменивший своего значения): разноцветные тонкие бисерные браслеты.

Однако в ту пору, более четверти века назад, одеваться подобным образом означало проявлять бóльшую смелость, нежели нынче. Столь вызывающий наряд автоматически приписывал Юлю к племени неформалов. Неформалам завидовали, ими восхищались, но в то же время мало кто осмеливался следовать их примеру. А ведь, кроме хиппи, в столице мира и социализма водились еще панки, люберá, металлисты и даже нацисты. Из них самыми зловредными, конечно, считались неофашисты. С недавних пор эти омерзительные парни демонстрации двадцатого апреля, в день рождения Гитлера, пытались проводить – их неизменно разгоняла милиция.

Но и беззубым хиппарям тоже от властей доставалось. Их задерживали активисты-дружинники и рядовые полиса (то есть милиционеры), их тягали в ментовки, на них писали телеги в школы и институты – и, как следствие, исключали из комсомола и вузов. К тому же хипповское племя было весьма немногочисленным. На фоне студенчества и трудящейся молодежи, выступающих в костюмчиках или, на худой конец, в аккуратных джинсах, хиппари в своих провокационных одеяниях действовали, словно красная тряпка на быка – на бабок, милицию, комсомольских активистов и других добропорядочных граждан.

Хорошо еще, если нотации будут читать или плюнут вслед. А то ведь могут, к примеру, и обрезать волосы парням – как недавно проделала директриса из Юлиной школы. Прям-таки стояла на входе рядом с дежурными – и над каждым пацаном, казавшимся ей долговолосым, учиняла расправу: отхватывала ножницами клок шевелюры. Многие пострадавшие в знак протеста явились на следующее утро стриженными наголо – однако их вызов смешным казался: цели-то своей директриса достигла.

Вот и теперь Юлия чувствовала себя, выходя на улицу, отчасти бомбисткой-народоволкой. Нынче она в первый раз оделась целиком и полностью в соответствии с хипповой модой. И теперь ей казалось, что она в своих одеяниях чуть ли не по тонкой проволоке идет. Однако девушка миновала пару кварталов, отделявших дом, где она проживала, от Бульварного кольца, – никто из встречных особо на нее не глядел, и она постепенно успокоилась. Юля шла тусоваться – тогда термин не проник еще широко в родную речь и был понятен лишь неформалам, в основном панкам и хиппи. В качестве плейса для тусовки ей, конечно, географически удобней было кафе-стекляшка на Кирова, всего пять минут ходьбы от дома – однако сегодня Монина условилась с друзьями быть на плешке (или на Гоголя́х), то есть у памятника Гоголю. Она даже обошла забегаловку по противоположной стороне улицы, чтоб никто из здешних ее не увидел и не затормозил. По скучной улице Кирова – одни конторы вокруг! – девушка дошла до площади Дзержинского, а там, у «Детского мира», ей подвезло, подошел троллейбус второго маршрута. Она впрыгнула в него. Платить, естественно, не стала. В те времена кондукторов из общественного транспорта давно сняли, платили по-коммунистически, в кассы. Контролеры, и без того редкие, с неформалами, в том числе с хиппами, предпочитали не связываться.

Движение по центру Москвы еще не было закручено в одну сторону, и Юля проехала по проспекту Маркса (теперь Охотному Ряду и Манежной площади) мимо гостиницы «Москва» и Госплана (ныне Госдумы), затем мимо и факультета журналистики, и Манежа. Потом свернули направо, на Калининский. Миновали Библиотеку имени Ленина. Юля заулыбалась, вспомнив игру, что они придумали с ребятами-хиппами Ковриком и Стосом: по-своему именовать станции метро и достопримечательности столицы. Библиотека Ленина превратилась у них в «Дискотеку имени Леннона», станция «Ждановская» – в «Жбановскую», а «Площадь Ногина» – в «Лошадь Ногина». И так далее: «Семеновская» стала «Саймоновской» в честь дуэта Саймон и Гарфункель, «Колхозная» превратилась в «Ковбойскую» и даже невинная «Октябрьская» – в «Октоуберскую» или же «Октобер-стейшн».

Публика в полупустом троллейбусе обращала внимание на улыбающуюся, с вызовом одетую девчонку. Женщины в основном глядели с осуждением, а мужики, особенно те, что помоложе, с интересом. Но никто, слава богу, не стал нотаций читать, жизни учить.

Вышла Юля в начале проспекта Калинина, на Арбатской площади – а там уж до Гоголей оставалось рукой подать.

В то же самое время на автобусе триста сорок шестого маршрута Бурый, Ботва и Пешак подвалили к метро «Ждановская». Бригадир объявил общий сбор. Встречаться договорились в целях конспирации уже в Москве. И одеться он приказал поцивильнее, чтобы сразу внимания к себе не привлекать. Никаких клетчатых штанов, кепок и черных галстучков. Чтоб из толпы не выделялись, сказал бригадир, но все были подготовлены.