Нешкольный дневник - Антон Французов Страница 34

И, быть может, это на самом деле счастье.

Купила еще. Фила уволили. Я его больше не видела. Когда он уходил, то сказал мне, чтобы я под сломанной березой, в корнях, нашла металлическую коробочку. Там остались три ампулы. Я рада.

(Далее с этого момента Катя уже не ставит даты, и дневниковые записи, весьма упорядоченные вплоть до 29 апреля, становятся неряшливыми, обрывочными и эпизодическими. — Изд.)

Сижу и вся трясусь. Я сегодня звонила своим в Саратов. Не знаю, зачем я туда звонила. Говорила с матерью. Она, по-моему, толком и не поняла, с кем разговаривает. Я ей: «Это же я, твоя дочь Катя!» Она: «Да-да… бывает. Я рада. У меня тоже была дочь Катя». Я бросила трубку, они там, кажется, все с ума сошли. Теперь думаю, что зря, зря звонила. Я же в розыске. Мать скажет, что звонила Катя, проболтается, дойдет до ментов… через телефонную станцию: межгород — номер. Не надо было звонить.

Меня все раздражает. Даже собственная рука, которая это выводит. Облегчение наступает только на считанные минуты — холодок, спокойствие, занавес. Внезапно пошел снег, я думала, что это у меня галлюцинации, а оказывается — так оно и есть.

Ненавижу всех.

Я долго смотрела сегодня на Нину Ароновну. У нее есть документы. У нее есть внешность. По несоответствию имени и внешности можно не попасть на борт самолета. Но это все поправимо. Роман сказал, что завтра он заканчивает. Я тоже. Вставила обойму.

ааааааа

ббббббб

ввввввв (и так далее — до буквы Р. — Изд.)

Вожу рукой. Слепок с моего сознания.

Риголетто.

Обманули дурачка.

Мертвый сезон.

А наверное, так оно и нужно было.

Не хочу.

(Акростих к имени Роман, только без рифмы и размера — этакий верлибр. — Изд.)

Шарахаюсь от шорохов. На заказы меня не вызывают, сижу, одна в комнате. Наверно, Нина Ароновна <не дописано>

Сегодня я в норме. Если, конечно, можно так назвать состояние, когда смотришь в зеркало и видишь там всклокоченное белое существо с огромными глазами, в которых, как вода в озерах, стынет обида: за что? губы постоянно кривятся в улыбку — этакие спазмы лицемерия, лицедейства <нрзб> ведь я все время вынуждена выдавливать из себя по капле… нет, это совсем другое. Я все время показываю, что я всем довольна, что я ничего не подозреваю. Сегодня приходил Роман. Я ему сказала что-то в том смысле, что давай подождем до Парижа, потому что у меня критические дни. Я ему правду сказала насчет критических дней — они у меня <нрзб> не в смысле — месячные, а в том плане, что все — край.

Ленка все время раздергивает шторы. За это ее не жа <не дописано>

Я разработала план.

Я совершенно уверена, что он мне удастся. Сегодня третье мая, все майские праздники в конторе гудеж, я тоже выпила немного, порозовела. Глуп тот, кто помпезно сказал, что алкоголь — страшное социальное зло. Что бы понима <не дописано>

У меня есть план. По пунктикам. Я не переношу его на бумагу, потому что у меня могут. Да, так

<Вырвано>

Страх вызывает каждый шорох. Мне кажется, что ночью, как хлопья снега, отслаиваются и опадают обои. Утром понимаю, что это креза, безумие, но ночью ничего с собой поделать не могу. А перед глазами все те же <нрзб> Костик, Роман, Хомяк, кто жив, кто мертв. И почему-то акулы… я качаюсь, все выскальзывает из-под ног, и вспарывают, как воду, плавники <нрзб> почему, почему акулы?

Итак. Завтра.