Столица беглых - Николай Свечин Страница 34

Вернувшись на Луговую, Лыков затребовал дело об убийстве семьи Егошиных. Жестокость преступления поразила даже такого бывалого человека, как он.

3 февраля 1909 года было совершено нападение на квартиру хозяина мелочной лавки на углу Нижне-Амурской и Хаминовской улиц. Бандиты убили всех, кто был дома. Хозяина, Ивана Егошина, сначала пытали, а потом размозжили ему голову. Так же поступили с его женой, пятилетним сыном и квартирантом Полуэктовым. Семимесячной дочери, которая лежала в бельевой корзине, заткнули рот тряпкой, а потом перерезали шею. Удалось спастись лишь четырехлетнему сыну хозяина, который догадался спрятаться в шкаф. На другой день по его показаниям полиция произвела арест подозреваемых. Но что мог сообщить ребенок? Задержанных пришлось вскоре отпустить, дело осталось нераскрытым.

Коллежский советник изучил учетную карточку на Гоги Иосишвили. Уроженец все той же Кутаисской губернии, он был приговорен к двенадцати годам каторги за убийство почтальона. Бежал с этапа, прятался в Иркутске. Год назад был арестован при облаве и помещен в тюремный замок. Снова бежал, распилив решетку и покалечив часового. Теперь выяснилось, что негодяй командует отрядом боевиков при Николае Ононашвили. И скрывается в номерах для приезжих, точнее в кофейне при них. Лыков решил пока об этом никому не сообщать. Пусть сначала Азвестопуло осядет в городе. А там будет видно. Про себя сыщик думал, что арестовывать Гоги в третий раз он не станет: чудовище снова убежит. Пусть сдохнет при попытке задержания.

Через день империи Нико был нанесен сильный удар. На станции Иннокентьевской железнодорожные жандармы взяли пятерых грузин с тяжелым багажом. В чемоданах отыскались 12 разобранных винтовок Мосина, винтовка Бердана, браунинг и три револьвера системы «Наган». А еще 150 штук патронов к магазинкам. На допросе все арестованные от багажа отказались.

Алексей Николаевич узнал об успехе жандармов от полицмейстера. Бойчевский сказал не без зависти:

— Вот так люди звезды в погоны и получают. А ты лови всякую шелупонь и сиди в коллежских регистраторах. Поглядите, чем приходится заниматься!

Василий Адрианович протянул питерцу отношение за подписью уездного воинского начальника. Тот прочитал вслух:

— «Прошу немедленно снять с запасного нижнего чина Пятого Восточно-Сибирского стрелкового полка Абрама Ханова Гольденгурова носимые им знаки отличия Военного ордена второй, третьей и четвертой степеней, все без номеров, впредь до выяснения его прав на ношение их». Это как понять?

— Так и понимайте. Еврейчик попал на японскую войну каптенармусом. Ошивался при кухне. Вернулся оттуда и теперь ходит по городу, весь обвешанный Георгиевскими крестами. Без номеров. Вот Аника-воин! Ладно хоть первую степень надеть постеснялся. Ну, держись…

Полицмейстер взял из пачки бумаг еще один лист:

— А вот другое поганое дело. В прошлом году мы повесили за нападение на аптеку Вильшинского некоего Павла Коршунова. Бандит как бандит, попал под военно-полевой суд, да и черт бы с ним. Сегодня я получил письмо из города Мышкин Ярославской губернии. Знаете, от кого? От его отца. Михаил Панфилович Коршунов пишет, что узнал о казни сына из газет. И просит прислать ему оставшиеся имущество и деньги! Каково?

— Деньги? — удивился командированный. — У повешенного бандита еще и деньги были?

— Папаша сообщает, что сын в письмах ему хвалился, будто бы устроился артельщиком и заколачивает по сто двадцать рублей в месяц. И скопил изрядно. Вот Коршунов-старший и беспокоится. Мертвому, мол, средства не нужны, перешлите их мне! Вырастил из сына убийцу, а теперь его имущество требует. Тьфу!

Неизвестно, сколько бы еще продолжалось брюзжание полицмейстера, но тут вошел его помощник надворный советник Пирашков:

— Слыхали новость, господа? В тюремном замке напали на арестанта Старжевского. Едва не убили.

— Старжевский? Мы же его заперли.

— Да, на четыре года, — подтвердил Пирашков. — За подлог ассигновки. Пытался получить из государственного банка шестьдесят две тыщи.

Коллежский советник бесцеремонно схватил надворного за пуговицу:

— Александр Филаретович, скажите: он жив?

— Состояние тяжелое, но живой, — ответил тот. — А чего это вы так за эту сволочь переживаете? Его свои же порезали. Видать, есть за что. Вор у вора дубинку украл!

— Кто напал на Старжевского? Другой арестант? Он кавказец?

Пирашков высвободился и сказал:

— Вроде нет. Фамилия Дибель. Василий Адрианович, не помнишь такого?

— Да ну их всех к бесу. Вы действительно, Алексей Николаевич, чего так беспокоитесь за мошенника? Помрет, и пусть.

— Мне надо срочно с ним увидеться, — прервал разговор сыщик и бегом помчался на Знаменскую улицу.

Иркутский тюремный замок занимал целый квартал. Двадцать шесть корпусов и отделений! Лазарет на сто коек, собственный храм внутри… В лазарет сыщик прорвался, но к пострадавшему доктор его не пустил. Сказал, что жить тот будет, однако в ближайшее время свидания невозможны.

В приемном покое Лыков увидел заплаканную женщину средних лет.

— Это к раненому из второй камеры? — спросил он у санитара. Тот пояснил:

— Так точно, ваше высокоблагородие. Сожительница его, Дзюбы.

— Дзюбы? Он же Старжевский.

— Да мы знаем, — ухмыльнулся санитар, сам, по-видимому, из арестантов. — Всю подноготную счастливца могу вам привести. Просто когда его арестовали, он жил под фамилией Дзюба.

— А как зовут сожительницу?

— Кучерова Анастасия Васильевна. Так в пачпорте написано. А как на самом деле, сказать?

— Не надо. Что, ее тоже не пустили к раненому?

— И не пустят, — отрезал санитар. — Кто она ему? Не жена? Не жена. Тут строго, только законную родню пускают. До вечера пусть сидит, а потом я ее выгоню.

У Лыкова созрела мысль. Он подсел к женщине и показал ей свой полицейский билет. Та увидела чин и перепугалась.

— Вашество, что опять про моего супруга готовится? И так уже присудили четыре с половиной года арестантских отделений. А теперь, говорят, следствие ведут, хотят присудить подкоп под городской ломбард. Евгений Бальтазарович слабый здоровьем. Тут еще ножом его ткнул этот арнаут, раз в спину и другой — в бок. Едва не убил. Христа ради, оставьте вы супруга моего в покое!

— Он тебе не супруг, тебя к нему даже не пустят.

Баба на этих словах зарыдала в голос. Сыщик дал ей выреветься и сказал:

— Ты мой документ видела, я полицейский полковник из Петербурга. Сейчас распоряжусь, и тебя к Евгению Бальтазаровичу проводят. Ухаживать тоже позволят.

Кучерова быстро вытерла слезы и недоверчиво спросила:

— Позволят? А они вас послушаются?

— Еще как. А иначе со службы вылетят в два счета.