Реквием в Вене - Тони Поллард Страница 32

— Ужасное время, — произнесла Роза, мысленно вновь переживая эти моменты.

— У него возникло ощущение предательства. Вот это-то и толкнуло его за грань. Он и Малер были такими близкими друзьями, и тут этот отказ.

Берта ничего не знала об их дружбе.

— Когда же они повстречались?

— В консерватории. Оба бедствовали, перебивающиеся с хлеба на воду студенты, даже одно время вместе снимали жилье. Можно только предполагать, скольких старых друзей озлобил Малер.

Случайное замечание Розы насторожило Берту. Ни она, ни ее муж, ни даже Гросс не рассматривали такую возможность ранее. Невзирая на присутствие старого друга, Натали Бауэр-Лехнер, они пренебрегли тем фактом, что Малер провел период с 1875 по 1880 год в Вене, обучаясь у таких преподавателей, как Антон Брукнер, и зарабатывая на жалкое существование уроками музыки.

До сей поры Карл и доктор Гросс сосредоточивались на тех людях в повседневной жизни Малера, которые могли затаить обиду против него. А что, если эта обида относилась к прошлому, а не к настоящему? Кто еще дружил с Малером в те годы?

Судя по истории, преподнесенной Розой, Гуго Вольф имел достаточные основания рассчитаться с Малером. Однако, будучи заточенным в доме для умалишенных, он явно не являлся подозреваемым. Но кто еще мог иметь зуб на Малера с тех лет? Какое другое предательство могли испытать знакомые прежних лет, годами лелея свою ненависть? В конце концов, невозможно стать директором Придворной оперы в возрасте тридцати семи лет, не наступив на ногу кому-то или не столкнув вообще с лестницы успеха других претендентов.

Определенно это было новым направлением для их расследования, и Берта горела желанием поделиться этим со своим мужем.

— Спасибо, Роза, — улыбнулась она, потянувшись через стол, чтобы потрепать руку своей приятельницы.

Роза не стала спрашивать, за что ее благодарили; она просто улыбнулась в ответ.

На следующее утро Гросс явился в редакцию газеты «Немецкий листок» на Бекерштрассе, 20, в Первом округе, с твердым намерением продвигать свое расследование. Эберхардт Хасслер, как профессионально полагал журналист Краус, был возможным подозреваемым вследствие своей оскорбительной критики в адрес Малера.

У Гросса была возможность ознакомиться с кое-какими из этих заметок, и он был вынужден признать, что эта писанина выходила за рамки музыкальной критики, представляя собой нападки лично на человека и на его сомнительное происхождение и религию: «Похоже на то, что господин Малер намерен превратить Придворную оперу в Еврейскую, лишив наше прекрасное заведение такого голоса, как Мари Ренар, и дирижера Ганса Рихтера и заменив их евреями, слабым сопрано Зельмой Курц и неопытным дирижером Францем Шальком. Будет ли положен этому конец? Найдется ли среди нас человек, который остановит господина Малера перед тем, как он бесповоротно опозорит самое благородное учреждение в империи?»

Последнее предложение в особенности заставило Гросса задуматься: оно выглядело так, будто Хасслер подстрекал к насилию против Малера. Хотя криминалист был невысокого мнения о журналисте Краусе с его уродливым мышлением — тот слишком уж любовался своими собственными высказываниями, Гросс был вынужден признать, что репортер был зорким наблюдателем событий, происходящих в Вене. Хасслер действительно являлся человеком, с которым стоило побеседовать.

Кабинет журналиста находился на четвертом этаже неоклассицистского здания, в котором размещалась газета, действовавшая по указке антисемитской Христианско-демократической партии, чей председатель Карл Люгер последние два года был бургомистром Вены. Проникнув за двойные двери, Гросс умышленно проигнорировал недавно установленный электрический лифт, выбрав вместо этого лестницу, пять пролетов которой привели его к кабинету Хасслера. К моменту прибытия к желанной двери криминалист, уже немолодой человек в свои пятьдесят два года, не испытывал никакой одышки.

Он предварительно позвонил, чтобы ему назначили встречу, но секретарь Хасслера заявил, что таковая состояться не может.

— Господин Хасслер, — процедил сквозь зубы служащий в довольно-таки повышенном и повелительном тоне, — не принадлежит к числу тех, к кому приходят за интервью. Скорее он сам привык брать интервью.

Гросс считал себя чем-то вроде природной силы. Криминалист просто полагал, что его слава предшествовала ему, куда бы он ни шел, что люди будут стремиться помогать ему в любом расследовании, к которому он был привлечен в это время. Поэтому черствая отповедь секретаря несколько обескуражила его. Однако же он не позволит создавать помехи своему расследованию.

Гросс хотя и был чрезвычайно самоуверенным, но не терял реальной почвы под ногами. Он не принял выговор секретаря на свой счет; это свидетельствовало всего-навсего об ограниченных умственных способностях этой личности. Но это отчасти толкнуло его искать поддержки у князя Монтенуово. Теперь, вооружившись письмом от князя, Гросс чувствовал, что нет такой двери в Вене, которая не распахнулась бы перед ним.

Гросс предположил, что журналиста охраняет тот же самый молодой личный секретарь, который разговаривал с ним по телефону. Он выглядел не старше юнца, только что сдавшего экзамен на аттестат зрелости; но Гросс обнаружил, что по мере того, как стареет, хуже разбирается в возрасте других. Гросс не снизошел до обращения к молодому человеку, вместо этого он просто протянул ему письмо от князя Монтенуово. Это произвело желаемое впечатление, ибо молодой человек немедленно вскочил со своего кресла и исчез во внутреннем помещении. Он возвратился менее чем через минуту.

— Господин Хасслер сейчас примет вас. — Это был тот же самый высокомерный голос, что отвечал ему по телефону.

Гросс по-прежнему пренебрег минимальными любезностями с молодым человеком, когда его провели в большую угловую комнату, стены которой были увешаны самыми разнообразными образчиками нелепой символики: чучело оленьей головы располагалось над дипломом Венского университета; английские репродукции сцен охоты были заключены в рамки из скрещенных сабель; как на занавесях, так и в настенных украшениях выделялось яркое пятно сочетания красного, золотого и черного, цветов флага объединенной Германии. У Гросса промелькнула мысль, что по части обстановки хозяин явно переборщил, но это вряд ли делало его потенциальным убийцей.

— Доктор Гросс, рад видеть вас.

Человек, приветствовавший его, почти вписывался в обстановку этой несуразной символики: левую сторону его лица, от брови до подбородка, рассекал дуэльный шрам, короткие черные волосы были так немилосердно напомажены, что прилипли к голове, а под носом торчали щетинистые усы. Его коричневый костюм, напротив, был хорошо сшит и частично скрывал начинающее образовываться на талии брюшко.

Гросс уселся в кресло с прямой спинкой, обитое кожей, которое пододвинул ему Хасслер. На письменном столе между ними располагалась громоздкая пишущая машинка, так что Гроссу пришлось поправить свое кресло так, чтобы без помех наблюдать за своим собеседником.