Первый человек - Ксавье-Мари Бонно Страница 29

В этой артерии Парижа поток машин уже начинал увеличиваться. Железная кровь города постепенно растекалась по венам. Первые жители пригородов, приехавшие в Париж растрачивать свою жизнь, искали места для своих автомобилей. На центральной полосе бульвара Ришар-Ленуар Отран переоделся. Обувь сорокалетнего — почти новые кроссовки «Найк» — идеально подошла ему, а вот куртка и тенниска были немного велики.

В бумажнике нашлись еще две банкноты по двадцать евро и несколько проездных билетов. Отран забрал деньги и билеты, выбросил бумажник в кусты и исчез в дверях ближайшей станции метро.

И тут боль едва не сбила его с ног. Что-то гниет в его теле! Рука начала дрожать, и он не мог справиться с дрожью. Сердце опять забилось чаще. Тяжелые капли пота потекли по лбу. Отран укусил кулак, чтобы подавить ужасный крик, готовый вырваться из глубины его живота. Он мысленно проник в свои нервные клетки, нашел среди них исправные проводники и попытался восстановить поврежденные связи, но не смог. Ему показалось, что приступ продолжался целую вечность. Потом это закончилось — ушло, как на его родине мистраль уходит с приморских земель в море и загадочно исчезает там.

Он вышел из метро. Никаких видений или внутренних голосов. Судороги прекратились. Его организм еще прочен. Вереницы прохожих — глаза скошены вбок, нижняя губа печально отвисла — бежали рысью мимо африканских магазинов, которые пахли тростником, соленой рыбой и карри. Перед индийскими универмагами бородатые мужчины, собравшись группами, беседовали между собой и глазели на жизнь улицы. Лавируя между прохожими, пробегали дети со школьными ранцами, которые подпрыгивали у них на спинах. «Они, должно быть, опаздывают в школу», — подумал Тома, и это ему напомнило, как много времени он провел вдали от жизни — то в сумасшедших домах, то в тюрьмах.

Бульвар Ла-Шапель. Здесь между серыми стенами домов постепенно набирала силу мрачная песня этого бульвара. Шум поездов надземного метро, когда они катятся по своим серым опорам-перекладинам, постоянные басовые ноты останавливающихся моторов, всплески голосов, вылетающих из бистро, пронзительные гудки автомобилей, хриплый лай собак и сольные трели сирен с их сложными извивами. Звуки бульвара отдавались у Отрана в висках и вызывали такую боль, что он едва не закричал.

Какой-то пенсионер подвел своего маленького песика помочиться на колесо грузовика, доставлявшего чьи-то товары. Отран спросил у него, который час.

— Восемь тридцать, — ответил пенсионер.

Отран взял такси до Северного вокзала. Шофер, маленький нервный азиат, постоянно менял ряд и при этом выдыхал воздух сквозь сжатые зубы. От него пахло холодным пеплом и дешевым дезодорантом — тем же, которым пользовался главный надзиратель блока Б в тюрьме.

— Долго работал ночью? — спросил у него Отран.

— Вы последний пассажир! — ответил таксист-китаец и улыбнулся. Его зубы были похожи на клавиши из старой слоновой кости. — Двенадцать часов за рулем — это слишком.

Рядом со счетчиком, на месте коробки для мелких карманных вещиц, стояла рабочая сумка таксиста. В ней, должно быть, много денег.

— Остановитесь сразу после светофора. Дальше я пойду пешком.

Такси остановилось перед входом в магазин оптового торговца текстилем па бульваре Мажента. Отрап протянул водителю десятку.

— Мелочи пет?

— Нет.

Водитель взял в руки сумку, и тут же Отрап нанес удар — сильный и точный. Четыреста десять евро! Этого хватит на новые тряпки, спортивную сумку, прическу и хороший отдых.

Убегая, Первый Человек вспомнил, что, несомненно, оставил отпечатки своих пальцев на человеке с улицы Фоли-Мерикур и на сиденье парижского такси. Сейчас он поступил как волки и лисы, которые умеют сбить охотника со следа.

Если собаки не очень глупы, к вечеру они найдут следы, которые приведут их на бульвар Мажента — в отличный тупик.

И тогда настанет очередь его, сумасшедшего. Он будет сдавать карты.