Убийца из прошлого - Моника Кристенсен Страница 28

Спустя полчаса стены и пол задрожали, а гул парового двигателя стал нарастать. Шестеро мужчин тесной группой двинулись по узким проходам меж заляпанных маслом и угольной пылью переборок и вверх по почти отвесным лесенкам. Он думал, что ни за что не сможет запомнить дорогу и в одиночку вернуться к тому месту, где оставил за канатной бухтой свои мешок и сумку. Тревога разрывала его изнутри, но он успокаивал себя тем, что сейчас, сразу после отплытия, никому не придёт в голову без разрешения рыться в его вещах. По пути в Лонгиер остановок не планировалось. Если кто-нибудь что-нибудь украдёт, вора быстро разоблачат, и сбежать ему будет некуда. Несомненно, все, кто был на борту, это понимали.

Наконец они поднялись на переднюю палубу и встали у перил рядом с остальными пассажирами. Харстадская гавань уже исчезла из виду. Скользили мимо шхеры и острова, залитые мирным вечерним светом. Море слегка волновалось, «Мунин» медленно покачивался на волнах. Харальд Ольдерволл ткнул его в бок и указал на высокого худого мужчину в кепке-восьмиклинке и с трубкой.

– Эйнар Свердруп, директор «Стуре Ношке». Рядом с ним – начальник над шахтами. По дороге туда мы обычно с шефами не якшаемся. И с бабами тоже. – Он подмигнул. – А вот как придём в Лонгиер, будет совсем другая музыка.

Его очередь лезть в койку ещё не подошла. Ему бы следовало бояться разоблачения, но спокойное движение корабля убаюкало страх. Вздохнув, он уселся прямо на палубу, спиной к переборке. За переборкой была каюта, и какое-то время до него доносились голоса и смех. Постепенно всё стихло.

Вечер тонул в свинцово-блестящем море, и суша превратилась в чёрный контур на фоне светлого неба. Время от времени он угадывал очертания дома, а иногда и целого посёлка. В три часа ночи корабль взял курс на гавань Тромсё, чтобы принять на борт дополнительное оборудование для шахт. Но он уже дождался своей очереди и лёг спать, избежав таким образом ужаса, который непременно испытал бы при виде немецких солдат и людей из хирда, вышагивающих по палубе и потрошащих каюты в ходе обыска. А когда наступило время завтракать и его наконец разбудили, корабль был уже в открытом море и держал курс на Медвежий остров.

Он сразу заметил перемены. Сильнее били в нос непривычные судовые запахи. А когда он попытался надеть брюки, то не смог устоять на ногах и упал на нижнюю койку, где спал Эйлиф Нильсен, молодой рыжий парень с заячьей губой. Эйлиф приоткрыл глаза и улыбнулся: «Спасибо, но нет. А вот как просидим на Шпицбергене несколько месяцев, тогда приходи – может, я и передумаю».

А вот Харальд Ольдерволл сразу всё понял, стоило ему взглянуть на позеленевшее лицо товарища.

– Хватайся за плечи. Я пойду впереди, ты – следом. Выйдешь на воздух – станет полегче.

Ну, это как сказать. Когда он поднялся на палубу, его стошнило: за борт отправилось всё то немногое, что он съел за последние сутки. Да ещё он, как назло, поднялся по трапу с наветренной стороны.

Лицо у него теперь было в липкой блевотине, волосы – тоже. Он перевесился через холодную стальную трубу ограждения и стал смотреть вниз, на морскую воду, бегущую вдоль борта. Что, если разжать руки и отправиться на морское дно? Ему ведь так скверно, что он всё равно скоро умрёт. И в этот самый момент он встретил сочувствие и помощь со стороны человека, которого едва знал: широкими уверенными шагами к нему подошёл Харальд Ольдерволл и вытер его лицо своим носовым платком. Затем, порывшись во внутреннем кармане своей шерстяной куртки, достал побитую оловянную фляжку, отвинтил крышку и протянул ему.

– Вот, держи, сделай хороший глоток и прополощи рот. Проглотишь, если захочешь. Помогает от морской болезни.

И речи не могло быть о том, чтобы он вернулся вниз, в это подобие каюты. Дрожа, он дополз до переборки. Ветер крепчал, и корабль, раскачиваемый волнами, кренился всё сильнее, так что ему пришлось улечься прямо на ледяную сталь палубы. Через некоторое время пришёл Эйлиф Нильсен и принёс шерстяной плед, которым его накрыл. А другой парень, имени которого он даже не знал, сходил на камбуз и принёс ему кофе и сухарь, чтобы он немного поел.

– Ну не можем мы дать тебе скопытиться, пока ты Шпицбергена не видал. – Харальд Ольдерволл присел с ним рядом. – Злой он сегодня, норд-вест. Дует от самой Гренландии. А как во льды войдём, станет получше. Старый лёд волны-то гасит, сечёшь? Правда, шуметь и вонять поболе будет, когда льдины пойдут. Ну да у нас на носу вон сколько места.

Он не понимал ничего из того, о чём говорит старший товарищ, и чтобы ничего не отвечать, просто кивнул и скорчился на палубе.

К северу от Медвежьего острова они столкнулись с дрейфующими льдами. Первые редкие льдины мягко толкались в борта корабля, как будто несмело его приветствуя. Но совсем скоро куски льда плотно покрыли поверхность воды и предостерегающе заскрежетали по обшивке. Его это не тревожило – он ведь не знал повадок морского льда. Он просто был бесконечно признателен льдам за то, что судно и его вместе с ним перестало мотать туда-сюда.

Пришёл Харальд Ольдерволл с супом в большой белой корабельной кружке и сел рядом. Его что-то тревожило.

– Ох и уплотнился он в этот год, чтоб его! Я такого плотного льда и не припомню. И аж до Медвежьего. Они, чай, дали знать на «Исбьёрн» – то. На ледокол этот. Он не так чтобы большой и ходит на пару, но лёд ломает, тут ничего не скажешь. Они из Тромсё вышли тогда же, когда и мы.

Харальд посмотрел, как он скорчился под своим пледом, и добавил:

– Пойдём-ка с палубы. Холодает, Шпицберген на подходе.

Его проводили до места, уложили на койку Харальда, которую тот ему уступил, укутали в несколько пледов и чуть ли не с ложки накормили бульоном и гороховым супом. К счастью, большую часть времени он был один. Остальные собирались на палубе, следя за тем, как «Мунин» медленно и осторожно пробирается на север, отыскивая просветы во льдах. Он спал, укрывшись пледами и одеялами, и лихорадка понемногу отступала.

Он проснулся среди ночи и почувствовал себя совершенно здоровым и отдохнувшим. Какие-то люди спустились и легли спать. Каюта была наполнена звуками: царапаньем льда по обшивке, громким треском и лязгом, когда судно кренилось, тихим храпом и бормотанием.

«Убийства должны прекратиться, – думал он, глядя широко открытыми глазами на дно койки над ним. Вздрогнул от испуга – показалось на миг, что произнёс это вслух. – Нет, я ни о чём не жалею. Я был солдатом и делал то, что должно. Но нас взяли в плен, и всё пошло не так. Никто бы не смог». Ему вспомнилась смерть брата. После Сванвика он даже про себя перестал называть брата по имени.

Но дни, проведённые на «Мунине», что-то перевернули в его жизни, заставили задуматься о своей судьбе.

Начиналась какая-то новая жизнь. Товарищи. Люди, которым он, похоже, симпатичен. Если он убьёт снова, риск разоблачения увеличится. Общество на шахтах Шпицбергена небольшое и потому прозрачное. Но, превратившись в плотника из Харстада, сбежавшего из-за стычки с хирдом, он сможет наконец почувствовать себя в безопасности.