Колеса фортуны - Александр Егоров Страница 18

— Мертвая земля, — тоже тихо сказал я. — Сюда не скоро люди вернутся.

Макс обошел избу сбоку и толкнул дверь в сарай. Она подалась и со скрипом отворилась. Странно: сарай не выглядел таким уж покинутым. Здесь пахло керосином и еще чем-то очень знакомым, напомнившим мне военные сборы. И действительно, у стены стояла ржавая железная канистра, на полках — какие-то бутылки, а поодаль, в темноте, — несколько деревянных ящиков армейского образца.

Поддев монтировкой пробку, плотно приржавевшую к горлышку канистры, Макс нагнулся и понюхал:

— Бензин. Наверно, для той копейки.

— Заберем? — спросил я.

— Да ну его. Там меньше половины. Только карбюратор загадим.

Шериф прошел в глубину сарая и попробовал открыть ящик. У него не вышло. «Дай-ка», — попросил он монтировку, прицелился, приналег — и откинул крышку.

— Ох…еть, — сказал он. — Видали такое?

Макс посветил фонариком. В ящике, засыпанном потемневшей стружкой, лежало что-то черное и ржавое, похожее на широкую трубу с приделанными к ней ножками и рогульками.

— Миномет, что ли? — спросил Макс.

Я, приглядевшись, вспомнил картинку из какого-то недавно изданного альбома:

— Немецкий. Называется — легкий гранатомет. Несильно и проржавел, сволочь.

— «Ляйхте-гранатверфер», — перевёл Костик. — А где к нему гранатен?

— Слава богу, нету. И прицел отломан. У него сбоку должен быть.

— Надо взять для комплекта, — предложил Макс. — Это же антиквариат, он денег стоит. Не зря его тут складируют.

— Не надо брать, — хмуро сказал Шериф. — Не советую.

— Нахрена он нам в дороге? — спросил я.

— Хорошо. Как насчет вывезти и перепрятать?

Что поделаешь, Макс всегда был азартным. И к тому же любил технику.

— Ты его подними сперва, — сказал Шериф.

Они вдвоем приподняли ящик за ручки. Чуть не уронили другой, в котором что-то тяжело перевалилось. Макс отдернул руку, ящик упал Шерифу на кроссовку, и Шериф произнес на родном языке несколько знакомых мне слов.

— Сам тащи, — сказал Шериф.

— Ну извини, — огорчился Макс. — Просто я кисть потянул. Тяжелый, сука.

Он пнул ящик ногой. Я сказал:

— Ты бы это… не пинал их зря. Тут вон кто-то уже потаскал ящички. Еще до нас. Видел, там, в пруду?

— Ну а что? Просто ржавое железо, — ответил Макс с досадой. И открыл второй ящик.

— Пошли-ка отсюда, — сказал он сразу после этого.

В ящике лежала большая круглая мина.

Мы поскорее выбрались из опасного сарая и перевели дух. Собственно, ничего страшного и не произошло. Автобус стоял там, где мы его оставили. Ну да, вокруг по-прежнему было тихо и тоскливо, багровое солнце почти скрылось за лесом, тени сгустились. И деревья, и дома, и заросли иван-чая потеряли природный цвет и казались теперь какими-то марсианскими, красно-бурыми. А так — ничего особенного.

— Чего делать-то будем? — спросил Костик.

Мы с Максом молчали.

— Скоро спать пора. А сейчас траву соберем, заварим, — ответил Шериф, как ни в чем не бывало. — Я тут на соседнем дворе видел. Беспонтовая, но сойдет, если уметь. А пистолет спрячем куда-нибудь.

Эпизод13.

Everybody needs someone to live by,

Everybody needs someone… — печально повторял чей-то голос, жалуясь на неизбывное свое одиночество. Смысл остальных слов я не мог понять:

Rage on omnipotent.

Пока совсем не стемнело, Шериф собрал недозрелый урожай и как-то очень быстро произвел из подручных средств мерзкое на вкус варево, которое и предложил нам. Загадочную, медленную, нервно пульсирующую музыку выбрал Костик. Вдобавок он зажег большую свечу, прилепив ее прямо к пластику стола.

Полчаса спустя автобус стал значительно просторнее. Разговоры смолкли. Мы смотрели на пламя, и в темных стеклах отражались измененные лица.

Отраженный в стекле Макс был похож на юного Курта Кобэйна, еще не вступившего в свою нирвану. На лицо Костика упала тень, и оно стало непривычно серьезным и взрослым.

Меня охватила странная тоска и жалость. Возможно, всему виной был голос неизвестного английского интроверта, все еще цеплявшегося за соломинки собственных изломанных строчек:

Take my freedom, Lord,

take my freedom

for giving me

a sacred love.

Костик чуть слышно повторял слова, как молитву.

Я подумал о том, что вера в бога лежит в нас слишком глубоко. Чтобы отыскать в себе эту веру, нужна английская поэзия, русский рок или хорошая порция дури — а чаще всё вместе. Но надо спешить. Пока тебе шестнадцать, тебе есть, о чем у него спрашивать. Ты вырастаешь, и вопросов остается все меньше. А потом вера кончается. А за ней и жизнь.

Тут я перевел взгляд на Шерифа и вздрогнул. Шериф, не отрываясь, глядел на пламя свечи. Он выглядел очень необычно.

Огонь как будто перенес его на несколько веков назад, в дикую башкирскую степь, где горят костры, а в табунах грызутся и храпят жеребцы. Здесь нет места жалости. Степная конница Юлаева разбита; взмыленная лошадь вынесла из боя юного стрелка: Раиль-мерген ранен в грудь царскими солдатами. Он не хочет умирать, он хочет вернуться и отомстить. Зачем его положили в железную повозку?

Я провел рукой по глазам. Шериф сидел, не двигаясь, и лицо его тоже было неподвижным.

Прижавшись лбом к холодному стеклу, я разглядел сквозь сумрак темные силуэты брошенных домов. Вокруг по-прежнему не было видно ни огонька. Телеграфный столб без проводов торчал между деревьев, как кладбищенский крест.

Это было очень поэтично:

Чей-то клад ища,

дошел до кладбища.

Рифма показалась мне необычайно интересной. Я тихо засмеялся, поискал, чем бы записать, но карандаша под рукой не нашлось. Тогда мне захотелось прочитать стихи вслух.

Но Костик и Макс полулежали на диванах и не слышали меня. С последними звуками музыки жизнь как будто покинула их. Шериф по-прежнему глядел в огонь. Никто не произносил ни слова.

Мои сомнения вернулись. Цель оставалась далекой и неясной. Да и что это за цель? Понятно, что любой восемнадцатилетний парень в радиусе тысячи километров дорого бы дал, чтобы только оказаться на моем месте: узнать, где спрятаны деньги, найти их и потратить свою долю, особо не беспокоясь. А я все думал о том, смогу ли я вдруг получить богатство, хлопнуть дверью и выйти из автобуса, оставив друзей с их пивом, травой и нехитрым щенячьим счастьем. Я-то стал взрослым. Мой разум был как никогда холоден. Деньги — это предательство? Нет. Я уже был в этой жизни бедным и никому не нужным. Удовольствие ниже среднего.