Пружина для мышеловки - Александра Маринина Страница 12

Константин Викторович слушал внимательно, ни разу не перебилАндрея, а потом долго молчал.

– Какой совет тебе нужен?– наконец спросил он.–Говорить ли об этом маме? Или заниматься ли этим вообще?

– И то, и другое. Но, главным образом, насчет мамы, конечно.Я не могу понять, нужно ей знать об этом или нет.

– А сам ты как считаешь?

– Я считаю, что нет, не нужно,– твердо заявил Андрей.

– Аргументы?– коротко потребовал Мусатов-старший.

– Понимаешь, Костя, я подумал, что… В общем, смотри, какполучается: если на самом деле этот Личко ни в чем не виноват, а мама сразуповерила в его вину и отказалась от него и даже от его родителей, отказалась отвсей своей жизни с ним, вычеркнула его не только из своей, но и из моей жизни,но получается, что она его предала. Вместо того, чтобы не поверить в его вину идобиваться правды, она бросила его на произвол судьбы. Пока она думает, чтоЛичко действительно маньяк-убийца, она чувствует себя правой, а если выяснится,что все было не так, как она будет себя чувствовать? Предательницей, бросившейблизкого человека в беде?

– Я понял твои доводы,– кивнул КонстантинВикторович.– Они разумны. Но есть и другая сторона медали, и мне хотелосьбы, чтобы ты на нее взглянул. Люди, знаешь ли, почему-то очень не любят, когдаобманывают их доверие. Ну есть у нас, у человеческих особей, такая страннаяособенность. Мы очень болезненно реагируем на ситуации, когда человек, которогомы представляем себе определенным образом, вдруг оказывается совсем не таким.Мы в таких случаях чувствуем себя обманутыми. Чаще всего мы перестаем общатьсяс таким человеком, если можем, конечно, но чувство обманутости оказываетсявесьма болезненным и дает о себе знать еще долгие годы. Знаешь почему? Когдачеловек оказывается не таким, каким мы его себе представляли, мы можем сколькоугодно говорить вслух о том, что он обманул наше доверие, но в глубине души, втом самом подсознании, о котором говорил тебе старый доктор, мы твердим: это ядурак, не распознал, не рассмотрел, не угадал, это я слепец, я идиот, я ничегоне понимаю в людях. Мы на самом деле обвиняем сами себя, мы считаем себяглупыми, и нам это ужасно неприятно. Идеи самообвинения и собственнойнедостаточности – одни из самых пагубных с точки зрения душевного равновесия идаже, если хочешь, психического здоровья. А теперь представь себе, как напротяжении почти тридцати лет чувствовала себя твоя мама, думая, что нераспознала рядом с собой психически больного жестокого детоубийцу и насильника,не разглядела, ничего в нем не поняла.

– Думаю, что плохо,– уныло согласился Андрей, которомутакая постановка вопроса в голову как-то не приходила.– Но все равно я непонимаю, что лучше: чувствовать себя жертвой обмана или предателем, бросившимчеловека в трудную минуту на произвол судьбы.

– А тебе и не нужно это понимать, потому что каждый человеквоспринимает это по-своему. Одному легче чувствовать себя предателем, другойпредпочтет быть обманутым. Здесь нет рецепта.

– Так что же мне делать?– нетерпеливо спросилАндрей.– Говорить маме или нет?

– Обязательно говорить,– кивнул КонстантинВикторович.– А мама пусть сама решает, пусть она сама выберет, кем ейсебя чувствовать. Не нужно думать за нее и тем более не нужно делать за неевыбор.

– Тогда следующий вопрос: а мне-то что делать? Допустим, онаскажет, что хочет знать правду, и тогда мы все дружно будем думать, как намвзяться за это дело. А если она не захочет никаких разбирательств? Еслизапретит мне даже думать об этом?

– Ну, глупости какие!– рассмеялсяМусатов-старший.– Как это она может тебе запретить? Ты не ребенок, тывзрослый тридцатилетний мужик, вон какую карьеру сделал, да и живешь ты вдругом городе, а не под маминым крылышком. Как сам захочешь, как сочтешьнужным, так и сделаешь. Другой вопрос, сообщишь ли ты маме о результатах своихизысканий, но это уж будет зависеть от ее позиции. Ты сам-то чего хочешь?Хочешь ты влезать в это дело, или тебе не интересно?

– Я не знаю,– честно признался Андрей.– Не могуразобраться в себе. С одной стороны, конечно, хорошо бы перестать думать о себекак о сыне маньяка-убийцы, но с другой стороны…

Он замолчал, подыскивая слова, которые все куда-то подевались.

– С другой стороны,– мягко подсказалКонстантин.– Ну? Так какие мысли у тебя находятся с другой стороны?

– Это не мысли, это чувства. Я их не понимаю, не могу ниобъяснить, ни описать. Какой-то внутренний протест, что ли. Когда я об этомдумаю, внутри меня все поднимается, и бунтует, и кричит: нет! нет!!!

– Значит, прав был твой доктор Юркунс,– задумчивопроговорил Мусатов-старший.– Болит ранка-то. Болит.

– Ну вот, и ты туда же. Далась вам эта ранка!

– Вот видишь, ты повышаешь голос, раздражаешься. Значит,тема тебе не безразлична. Я полагаю, Андрюша, ответ однозначен: поисками истинызаниматься нужно. И вовсе не потому, что истина важнее всего, глупости все это.Иногда она действительно важнее, а иногда не имеет никакого значения, а порой ипросто вредна. Но в нашем случае узнать правду о том, что случилось с твоимотцом, все-таки нужно, что бы по этому поводу ни думала твоя мама. Это нужно впервую очередь тебе самому.

– Выходит, все эти разговоры по подсознание…

– Да-да, сынок, это все так и есть. Твой доктор вовсе невыживший из ума маразматик, все, что он тебе говорил, давно известно и впсихологии, и в психиатрии. А теперь давай подумаем, как нам вечером построитьразговор с мамой, чтобы как можно меньше ее травмировать.

Они поехали обедать в дорогой ресторан, строили планы,вырабатывали стратегию разговора, чтобы выдавать информацию Ксении Георгиевнепостепенно, подготавливая ее к каждому новому повороту, а то еще, не дай бог,сердце не выдержит.

Но Ксения Георгиевна все равно, конечно, разволноваласьдонельзя, сосала валидол, слушала сына бледная, с выступившей на лбу испаринойи синевой вокруг плотно сжатых губ. Как и ее муж, она умела слушать неперебивая, поэтому до самого конца Андрею так и не удалось предугадать, какойже будет ее реакция. Что она скажет? Захочет узнать правду или нет?

Выслушав рассказ Андрея, она встала с дивана, на котором всеэто время сидела, и спокойно спросила:

– Кто будет чай, кто кофе?

– Кофе,– быстро ответил Андрей.

– А мне чайку, если можно,– попросил КонстантинВикторович.

Ксения молча кивнула и вышла из комнаты.

– Я не понял… – ошарашенно прошептал Андрей, глядявопросительно на Костю.

Он ожидал бури эмоций, может быть – крика, может быть, слез,да чего угодно, только не такого ледяного спокойствия. А как же валидол,испарина, бледность? Нет, рассказ сына совершенно точно не оставил ееравнодушной. И вдруг – чай какой-то… И ни слова о том, что она только чтоуслышала.