Тень убийства - Джон Диксон Карр Страница 11

Не слышалось ни единого звука. Но взволнованный, полный ужаса крик звенел у нас в ушах, сверля барабанные перепонки. Светлые глаза Грэффина бегали по нашим лицам, моля о доверии. Потом он, успокоясь, откинулся в кресле и объявил:

– Таков, сэр, мой ответ. Можете верить или не верить, как вам угодно.

Лгал ли он? Подобная из ряда вон выходящая история вполне могла оказаться правдивой, и все-таки от самого Грэффина сильно попахивало шарлатанством. Он с такой неожиданностью взрывался в стиле «Друри-Лейн» [8], с такой легкостью демонстрировал пьяное достоинство, закинув ногу на ногу! Было что-то хитрое в прищуренном правом глазу на красном лице, пошедшем теперь безобразными пятнами.

Я огляделся. Сэр Джон стоял у стола, поглаживая длинный острый подбородок. Доллингс не сводил глаз с Грэффина, забыв про свою сигарету. Только Банколен был абсолютно спокоен.

– И никого больше в комнате не было? – уточнил он.

– Никого. Я не видел, чтоб кто-то входил.

– Ну-ну, не станем верить, пока не докопались до истины… В любом случае кто-то наверняка появлялся. Скажите лейтенант, господин аль-Мульк часто бывает в ночных клубах?

Грэффин, явно не ждавший такого вопроса, изумленно задохнулся.

– Ув-важаемый сэр! – заикнулся он. – Что за вопрос! Ночные клубы? Он их терпеть не может. Чудак аль-Мульк! Мы однажды зашли, а там пели какое-то… тра-ля-ля, – хрипло пропел Грэффин, мрачно покачивая головой, – тра-ля-ля-бум! «Как моя милочка выйдет на улицу, пташки поют – чир-чир-чир». – Он ухмыльнулся и звонко икнул. – Низам сказал, жалко, что нет уже Уильяма Вордсворта, он сколотил бы целое состояние на популярных песнях… Ночные клубы! Надо ж такое придумать!

– Ясно, – пробормотал Банколен. – Какими бы другими достоинствами ни обладал аль-Мульк, мне редко доводилось слышать столь здравую литературную критику. Он часто выходит?

– Очень редко. Оч-чень. Он занимается изучением…

– Чего именно?

Грэффин постучал по лбу пальцами, погрузился в тайные раздумья, забормотал про себя. Я ждал, что он с минуты на минуту окажется в ступоре, но мне на миг показалось, будто он испугался, отчетливо вымолвил:

– Или бесы из морских глубин…

Пауза. Потом секретарь аль-Мулька снова забормотал:

– Дьявольщина, я вам говорю! Вот чем он занимается. Увидите, если заглянете в апартаменты. Дьявольщина… Он в нее верит.

Перед нами впервые открылась безумная, искореженная душа человека по имени Грэффин.

– Чертовщина! Гниль! Сплошная гниль!

– А куда он отправился нынче вечером? – спросил Банколен, и все вздрогнули от его командного тона.

– Это я могу сказать, сэр. Он обедает с женщиной.

– Вот как? С мадемуазель Лаверн?

– Вы ее знаете? Именно так.

Банколен кивнул.

– Кое-какие ваши слова, лейтенант, очень заинтересовали меня, – заявил он. – По вашему утверждению, вы его единственный друг. Что вы этим хотели сказать?

Тощий мужчина, скосивший глаза на ковер, рассматривая геометрические узоры, встрепенулся:

– Я сказал? Чтоб меня повесили! Да ничего подобного!

– Да?

– Да, чтоб меня повесили! – Светло-голубые глаза ярко сверкнули. – Единственный друг… Боже мой, просто смешно! Нечего меня тут больше допрашивать! Вы меня не удержите. Я ухожу! Ухожу… Но скажу. Он изгой, вроде меня. Разнесчастный проклятый изгой, вроде меня. Но скажу… – Захлебываясь пьяными слезами, он наставил палец на Банколена. – В любом случае у меня друзей не меньше, чем у него. И если грязного извращенца прикончили, я поплачу на его могиле. А теперь ухожу! Вы меня не удержите! Он поднялся, пошатываясь, перепуганный, словно ребенок, попятился, понял, что его никто не преследует, и вывалился из гостиной.

– Что вы об этом думаете? – спросил Банколен. Доллингс сказал, что все это вульгарно.

– За ним непременно надо последить, – заметил сэр Джон. – Не говоря о личных впечатлениях, я ему не доверяю. Есть в нем что-то нехорошее… Ну, Толбот?

Вошел мрачный маленький инспектор с заткнутым за ухо карандашом.

– Мало пользы, – доложил он. – Врач считает, что шофер мертв часа четыре, если не больше. Я тут кое-какие факты собрал… – И, сверяясь с блокнотом, поведал их нам. Как нам уже было известно, приехал аль-Мульк в марте этого года, снял огромные апартаменты на четвертом этаже. Поскольку в «Бримстоне» не соблюдались общепринятые условности и дела велись в высшей степени эксцентрично, аль-Мульк без большого труда вел довольно необычный menage [9]. Деньги с него брали царские, но и требовал он нисколько не меньше. Его окружение состояло из Грэффина, слуги-француза, ушедшего сейчас в отпуск, и шофера-американца Ричарда Смайла. Грэффин и Жуайе жили в апартаментах. Где жил шофер, никто не знал, но машина стояла поблизости в гараже. По требованию аль-Мулька ни один клубный служитель никогда не бывал в номере. Иногда он обедал в городе, иногда в клубном ресторане, но обычно обед подавали наверх под присмотром Жуайе.

– Непростой француз, – отозвался о слуге Толбот.

Жуайе, по свидетельствам, редко скандалил с шефом.

Из беседы с привратником Толбот выяснил, что аль-Мульк «тихий джентльмен». Даже эти скупые слова прозвучали насмешкой. Корреспонденция, письма? Ни одного. Приглашения? Немногочисленные. Но без конца приходили посылки. Всегда одинаковые, упакованные в бумагу, запечатанные синим воском. По словам привратника, на воске всякий раз была отпечатана буква «К»; все посылки отправлялись из Лондона. Что касается посетителей – ни единого за все девять месяцев.

Толбот закрыл блокнот.

– Я звонил в гараж, – добавил он. – Шофер выехал в лимузине приблизительно без десяти семь. Еще остается цветочник, у которого аль-Мульк купил цветы, обнаруженные на заднем сиденье. Магазин сейчас закрыт, но утром…

Тут в гостиную незаметно шмыгнул Виктор, пробормотав:

– Мистер Марл, к телефону.

К телефону? Я взглянул на часы, выходя из гостиной. Половина второго. Но после всех безумных вечерних событий даже не показалось странным, что кто-то звонит в такой час. Телефон находился сразу же за дверью гостиной; я снял трубку, обуреваемый туманными фантазиями…