Особый талант - Сергей Куприянов

— Ты правильно сделал, что пришел. Молодец. Жалко, конечно, что тебя на похоронах не было…

Иван Николаевич Большаков говорил медленно, разделяя слова короткими паузами, так, что казалось, говорить ему трудно. Он разливал водку в хрустальные стопки с серебряными донышками, украшенными затейливой резной гранью, которая вспыхивала под приглушенным светом очень красивого и, видно, дорогого торшера на гнутой, ручной работы, ножке карельской березы.

Его собеседник и собутыльник, выглядевший заметно моложе и свежее хозяина, согласно кивнул.

— Ты же знаешь — был в командировке.

— Слушай, ну какие могут быть у свободного писателя командировки? Сиди себе и пиши. Марай, так сказать, бумагу.

— Теперь почти все работают на компьютере.

— Одна байда. Давай помянем Ваську.

Они выпили и легко закусили. За столом в роскошно обставленной комнате загородного дома Большакова они сидели уже минут сорок. Едва Пашков зашел, хозяин сразу повел его к столу, даже не дав вымыть руки. После первой поминальной рюмки они закусили вареной курицей и салатами, приготовленными женой хозяина, хотя по тем деньгам, которыми ворочал Большаков, он вполне мог держать дома персонального повара и не требовать от жены работать на кухне. Впрочем, экономка, которая следила за чистотой в доме и за одеждой хозяев, имелась. Видно, такова была блажь хозяйки — готовить еду самой, а может, была с детства приучена к ведению домашнего хозяйства или не верила в постоянность богатства мужа и на всякий случай, вроде как в шутку или напоказ, сама занималась кухонными делами. В любом случае гость это одобрял. Как и то, что она, выпив с мужчинами рюмку, ушла и при этом не изобразила ни недовольства поздним застольем, ни намека на то, чтобы они сами распоряжались. Она вовремя принесла свежеприготовленный салат из овощей и фруктов, вкусу которого мог бы позавидовать самый модный ресторан, вазочку со льдом и сказала без нажима, что пора прекращать поздний визит, что чай или кофе — на их выбор — может быть готов через пять минут. Она явно была гостеприимной хозяйкой и доброй женщиной, придававшей роскошному дому на Ленинградском шоссе теплоту и уют. Пашков оценил и это. Поведение хозяйки говорило и о хозяине. Причем в его пользу. При деньгах Большакова он мог бы окружить себя и свою семью сонмом слуг и прислужников и жить эдаким набобом. Многие в его положении так и делают.

— Для одной газеты собирал материал на статьи.

— И хорошо платят? — без особого интереса, скорее из вежливости, спросил Большаков.

— Ну-у… С учетом всего долларов сто, думаю, дадут. В лучшем случае.

— Дадут…

Для него это были не деньги. Без тысячи долларов в бумажнике он вообще из дому не выходил. Но — каждый зарабатывает как может. И сколько может.

— А книги что?

— Пишу потихоньку. Но на них сейчас не разжируешься. Так… Поесть, купить кое-что по мелочам.

— Но выглядишь ты неплохо.

— Так подрабатываю же, — пояснил Пашков и перевел разговор на другое. — Если не секрет, конечно. Что с Василием случилось? А то кого ни спрашиваю — мрак.

— Профессиональный интерес? — недобро усмехнулся Большаков.

— Зачем ты так?

— Ладно… — он вяло отмахнулся. — Расскажу. Может, для книжки твоей пригодится.

Он встал и вышел из комнаты. Его не было минут пять. За это время гость успел немного поесть и закурить. Вернулся Большаков с почтовым конвертом в руке и выглядел еще больше осунувшимся, хотя, казалось, куда уж больше. За то время, что Пашков его не видел — около двух месяцев, — он сильно изменился. На щеках и вокруг рта появились складки, глаза запали, и весь его прежде цветущий вид преуспевающего бизнесмена потускнел, а непрошибаемая броня уверенности и самодовольства дала трещину. Алкоголь вернул краску на щеки и придал раскрепощенность, но лишь временную, цена которой известна. Не надо было обладать большой проницательностью, чтобы заметить — Большаков после похорон брата сильно сдал.

— На, смотри, — протянул он конверт и тяжело сел на стул, опираясь о столешницу. Потянулся к бутылке, разлил водку и тупо уставился в угол на большую напольную вазу с цветами.

Пашков достал из конверта несколько фотографий, сделанных поляроидом. На первой был его одноклассник Васька, с которым они лет пять или шесть просидели за одной партой. В каком-то не то подвале, не то комнате без наружного света он сидел со связанными руками, всклокоченными волосами и смотрел в камеру с тупым выражением лица и красными точками в зрачках. Впечатление было такое, будто он сильно с похмелья или под наркотиками. На второй фотографии Васька широко открыл рот и закатил глаза; к его щеке было приставлено лезвие десантного ножа, которое уже успело прорезать кожу, и за кровавой полосой отчетливо было видно, что щека вспорота до зубов, скрытых первой волной крови.

Остальные три фотографии были тремя видами одного и того же объекта. С трех сторон. В трех видах. В трех проекциях.

Отрезанная голова висит на волосах, удерживаемая рукой в черной кожаной перчатке. Она же лежит на каких-то досках — вид снизу. Так что хорошо различим неровный срез шеи, обрубок гортани, красно-синие срезы мышц и залитый кровью разрубленный шейный позвонок. На третьей — мертвая голова была не без изящества расположена на газетном листе на фоне картонной серо-желтой коробки.

Пашков почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Мелькнула мысль, что за такие картинки можно было бы запросить с создателей фильмов ужаса хорошие деньги. Увиденное им было по-настоящему страшно. Он взял полную рюмку и выпил ее одним махом.

— Кто его? — спросил Пашков, едва переведя дыхание.

— А оно тебе надо?

— Кто? — переспросил гость, глядя в глаза хозяину.

Немало повидавший на своем веку бизнесмен Большаков дрогнул. Подобный взгляд он видел у отморозков, являвшихся к нему за данью. Таких приходилось отваживать, напрягая охрану, «крышу» и прочих, получавших немалые деньги за то, что охраняли его и его бизнес. Иногда парней с такими глазами находили в оврагах, или они «всплывали» из-под снега. Но Виталик… Выпил, наверное. Творческая личность, впечатлительный. Да просто шок у него. Такое увидеть мало кому пожелаешь. Он даже пожалел, что принес эти снимки.

Внезапно Большаков почувствовал сильное и мало чем оправданное желание причинить боль этому человеку. Этому парню… Хотя какой же он парень? Мужик. С Васькой они ровесники, значит, примерно тридцать пять, плюс минус год. Блин! Были ровесники. Сидит себе, крапает книжки, за которые платят гроши. Ну а чего — есть среди издателей идиоты! Им самим кушать хочется. У них тоже семьи есть. Это тебе не при Сталине-Брежневе, когда платили очень даже огромадные деньги за идеологию. Нынче идеология на хрен никому не нужна! Только на выборах. Вот и собачься теперь, бегай как наскипидаренный, стучи по клавишам, выдавливай, а за это тебе — на! Гроши! На тебе наживутся другие, кто пошустрей да поухватистее. А твоя бедность — это, братан, плата за покой. Потому что никому ты не нужен. Ни издателю, ни государству, ни бандитам. Потому что взять с тебя, кроме твоего дерьма, нечего.