Последний свидетель - Саймон Толкиен

Мое имя Томас Робинсон. Мне шестнадцать лет. Сегодня четверг, шестое июля, и я даю официальные показания детективу сержанту Хернсу из полиции Ипсвича. Я уже дважды давал показания по этому делу. Все, что мною здесь сказано, есть правда и ничего, кроме правды, и я даю эти показания, вполне отдавая себе отчет в том, что если их примут в качестве свидетельских и они будут фигурировать в суде, то сам я могу подвергнуться судебному преследованию в случае, если какое-либо из моих утверждений окажется ложным или же будет признано таковым.

Я живу в доме «Четырех ветров», это на окраине городка под названием Флайт, на побережье Суффолка. Помимо меня, в доме проживает всего один человек, экономка Джейн Мартин, она ухаживала за мной, еще когда я был ребенком. Отец меня больше не навещает.

Маму убили в этом доме в прошлом году, тридцать первого мая. Все, что произошло в тот день, я уже описал в первых двух моих показаниях. Пришли двое мужчин и убили ее. У одного волосы были собраны в конский хвост, от нижней части уха до шеи тянулся шрам. Я тоже был там, но спрятался, забился в тайник в большом книжном шкафу, что на лестничной площадке. Такие шкафы специально делали для католических священников сотни лет тому назад, чтобы они могли спрятаться, если вдруг их придут искать протестанты. И я успел там спрятаться, а мама — нет. Не смогла, просто времени не хватило. Поэтому и погибла.

Мужчины меня не видели, но сам я хорошо разглядел человека со шрамом через маленькую дырочку для подглядывания в шкафу. Он наклонился над мамой, а когда поднялся, я заметил, как в руке его блеснул золотом какой-то предмет.

Со всей отчетливостью помню его лицо, хоть и видел всего секунду или две. Словно сфотографировал на память. Маленькое такое, глаза темные, губы тонкие, бескровные. И еще большой безобразный шрам, что тянулся от мочки уха вниз, по толстой бычьей шее. Шрам было хорошо видно, потому что убийца носил волосы собранными в конский хвост.

Я видел этого мужчину прежде. С Гретой, в Лондоне. Было это за шесть недель до убийства мамы. Правда, тогда я видел его только со спины, но точно знаю: это был он. Тот же темный конский хвост, тот же шрам.

И вот вчера вечером, примерно в семь, я снова увидел этого человека. В третий раз.

В среду вечером Джейн Мартин пошла на женские курсы, что проводились во Флайт, в здании ратуши. И я остался дома один. Сидел в столовой и обедал. Окна там выходят на лужайку, что перед домом, с северной стороны. Они были открыты. Я ел, слушал, как шумит море, а потом полностью отдался воспоминаниям, такое со мной иногда случается.

Не думаю, что услышал бы их приближение, если б телевизор в комнате был включен. Но включен он не был, и вдруг я услышал звук подъезжающего автомобиля. Со стороны дорожки, которая ведет к морю, но, кроме нас, там обычно никто не ходит. До города слишком далеко, да и никаких гостей я не ждал.

Они прошли в сад через калитку с северной стороны, как и в ту ночь, когда была убита мама. Должно быть, у них был ключ. Я видел, что они идут по дорожке к двери. Шли они быстро, и подняться наверх и спрятаться в книжном шкафу, как в тот раз, я просто не успевал. И вместо этого бросился к старой черной скамье, что стоит у нас за дверью, на выходе из столовой в холл. Сиденье у этой скамьи открывается, и вот я приподнял его и скользнул внутрь. Перед скамьи украшают резные изображения Матфея, Марка, Луки и Иоанна, и наблюдать за происходящим можно сквозь прорези в их глазах. Когда я был маленький и мы с мамой и тетей Джейн играли в прятки, я часто залезал в эту скамью. Но теперь взлез туда с трудом, и еще был очень напуган, очень.

Полиция установила в доме тревожную кнопку, и перед тем, как спрятаться, я успел нажать на нее. Она подсоединена к пульту полицейского участка в Кармуте, и они приезжают сразу же, как только получают вызов.

И вот я сидел в этом ящике, и тут они вошли в дом. Их было двое, и дверь они отперли ключом. Я совершенно уверен в этом. Командовал тот, что со шрамом, только на этот раз никакого конского хвоста у него не было. Просто распущенные длинные волосы, они прикрывали шрам. Своего напарника он называл Лонни. Оба были в кожаных куртках и джинсах. А на голове у Лонни — кепка-бейсболка. Он был такой здоровый и толстый и походил на боксера, этот Лонни. Я его прежде никогда не видел. На вид им обоим было под тридцать или около того. Но может, и старше.

Какое-то время они обходили и осматривали комнаты на первом этаже, но ничего не трогали, и еще на руках у них были перчатки.

Потом тот, что со шрамом, сказал: «Вот что, Лонни, следи за этой чертовой дорогой, глаз с нее не спускай, а я схожу наверх. Мальчишка прячется где-то в шкафу, как в тот раз. Грета говорила, как он устроен».

И вот Лонни встал совсем рядом с тем местом, где я прятался, но я его не видел, потому что находился он сбоку. А человек со шрамом поднялся наверх. Я старался не шевелиться, даже не дышать. От этого только хуже стало, на миг показалось, что Лонни услышит стук моего сердца. Мне он казался жутко громким.

Примерно минуту спустя мужчина со шрамом вернулся и заговорил с такой злобой в голосе, что я еще больше испугался. При этом он не кричал, говорил сквозь зубы, так мне, во всяком случае, показалось. И, видно от страха, точных слов его я не запомнил. Лишь общий смысл.

«Этот мальчишка, будь он трижды проклят, где-то здесь, — сказал он приятелю. — Сам посмотри, он ел, когда мы пришли. Вон еда на тарелках осталась. Так что далеко убежать он не мог».

«Хочешь, чтоб я перевернул тут все вверх дном, Роузи? Я его найду, из-под земли достану, будь уверен».

В голосе Лонни звучали самые искренние нотки. Я почувствовал, что он готов на все.

«Да нет, на кой хрен. Не хочу, чтоб ты тут что-нибудь трогал, кретин несчастный. Просто смотри в оба, а остальное предоставь мне. И чтоб не смел больше называть меня по имени».

Толстяк встал у входной двери. Она была полуоткрыта.

«Эх, Лонни, неудачник поганый, — пробормотал человек со шрамом. — Гребаный неудачник он, правда, Томас?»