Шпион, выйди вон - Джон Ле Карре

По правде говоря, если бы старина майор Довер не разбился насмерть на скачках в Тонтоне, Джим вообще никогда не появился бы у Тэрсгуда. Он приехал в середине семестра, в конце мая – хотя по погоде это было незаметно. Его наняли через одно из этих агентств, специализирующихся на поиске учителей для подготовительных школ, и взяли только для того, чтобы заменить старину Довера, пока не найдется кто-нибудь более подходящий. «Филолог, – сказал Тэрсгуд общему собранию. – Временная мера. – Он словно оправдывался, убирая со лба прядь волос. – Придо. – Он продиктовал по буквам: P-R-I-D, французский не был специальностью Тэрсгуда, и он на всякий случай сверился с бумажкой. – E-A-U-X, зовут Джеймс. Я думаю, он вполне подойдет нам до июля».

Персонал без труда понял намек: в сообществе учителей Джим Придо – словно бедный родственник. Он принадлежал к той же жалкой касте, что и миссис Лавдэй – та самая, что носила каракулевый жакет и на которую разве что не молились, пока банк не опротестовал ее чеки. Или мистер Молтби, пианист, которого часто вызывали прямо с уроков хорового пения, чтобы он помог полиции в ее расследованиях. Все были уверены, что он продолжает «помогать» им и по сей день: его чемодан до сих пор лежал в подвале. Некоторые из учителей, и главным образом Марджорибэнкс, настаивали на том, чтобы открыть этот чемодан. Они уверяли, что там хранятся пресловутые пропавшие вещи: например, портрет мамы-ливанки Апрахамяна, обрамленный серебром, или швейцарской работы армейский складной ножичек Бест-Ингрэма, или часы Воспитательницы. Но несмотря на их настойчивые просьбы, лицо Тэрсгуда оставалось невозмутимым. Всего пять лет прошло с тех пор, как он унаследовал школу от своего отца, но за это время он уже успел понять, что некоторые вещи лучше держать под замком.

Джим Придо прибыл в пятницу во время сильного ливня. Дождь скатывался с бурых гребней Куонтокса и, пронесшись через пустые крикетные площадки, врезался в песчаник осыпающихся фасадов. Джим приехал как раз после обеда на старом красном «алвисе» с подержанным фургоном-прицепом, который когда-то был синим. Ранний полдень в школе Тэрсгуда – это что-то вроде тихого часа, кратковременная передышка в постоянной борьбе, сопровождающей каждый школьный день. Мальчишек отправляют отдыхать в спальни, учителя сидят в общей комнате и пьют кофе, просматривая газеты или проверяя тетради. Тэрсгуд читает своей матушке какой-нибудь роман. Так что из всей школы лишь маленький Билл Роуч видел, как приехал Джим. Он один видел, как пар вырывался из-под капота «алвиса», когда тот, пыхтя, подъезжал по разбитой дороге, как работали на полном ходу его «дворники» и как, проваливаясь в лужи, волочился следом прицеп. Роуч был новеньким в этой школе и слыл туповатым, если не сказать неполноценным. Тэрсгуд был его второй школой за два семестра. Упитанный круглолицый мальчишка, страдающий астмой, Билл проводил большую часть своего свободного времени стоя на коленях на краю кровати и глазея в окно. Его мать роскошествовала в Бате; отец, по общему мнению, был самым богатым из родителей, и это дорого стоило сыну. Ребенок из распавшейся семьи был наблюдателен от природы. Как заметил Роуч, Джим не остановился возле школьных корпусов, а продолжал двигаться в направлении конюшни, срезая угол. Это место было ему явно знакомо. Роуч потом решил, что он, должно быть, либо заранее провел рекогносцировку, либо изучал карты. Не остановился он и тогда, когда поравнялся с конюшней, а так и ехал прямо по сырой траве, даже не сбрасывая скорости. Затем перемахнул через бугор в Яму и скрылся из виду. Все это он проделал так быстро, что Роучу показалось, будто фургон вот-вот развалится пополам на краю обрыва, но вместо этого он дернулся и исчез, как гигантский кролик в своей норе.

Яма – это предмет местного фольклора. Она находится на клочке неухоженной земли между фруктовым садом, оранжереей и конным двором. На первый взгляд это обыкновенная ложбина, поросшая травой, с бугорками на северной стороне в мальчишеский рост высотой, покрытыми густыми зарослями, которые летом становятся ноздреватыми от влаги. Эти самые бугорки делают Яму просто бесценным местом для игр, и именно им Яма обязана той особой славой, которая меняется в зависимости от фантазии каждого нового поколения учеников. Это следы бывших серебряных копей, говорят в одном году и с энтузиазмом копают в надежде разбогатеть. Это крепость римских завоевателей, говорят в другом и устраивают баталии с копьями и глиняными метательными снарядами. Для третьих Яма – это бомбовая воронка, оставшаяся от войны, а бугорки – сидящие мертвецы, погребенные взрывом. Правда же куда прозаичнее.

Шесть лет назад, незадолго до своего тайного бегства с секретаршей из отеля «Замок», отец Тэрсгуда бросил клич о сооружении плавательного бассейна и подвигнул мальчишек на рытье большой ямы. Но вот только денег на удовлетворение этого плана все время не хватало, он постоянно разбазаривал их на разные другие замыслы, как-то: покупка нового проектора для художественной школы или идея выращивать шампиньоны в школьных подвалах.

Злые языки даже уверяют, что тайные любовники неплохо поживились на школьные деньги, пока в конце концов не сбежали в Германию, на родину девицы.

Джиму все это было совершенно неизвестно. Но факт остается фактом; по счастливой случайности он выбрал именно тот уголок из всей территории школы Тэрсгуда, который, по мнению Роуча, был наделен сверхъестественными свойствами.

Роуч продолжал ждать у окна, но больше ничего так и не увидел. «Алвис» с фургоном как сквозь землю провалились, и если бы не мокрые рыжие следы на траве, можно было подумать, что ему вообще все это померещилось. Но следы были настоящие, поэтому, когда раздался звонок об окончании тихого часа, он надел свои резиновые сапоги и поплелся по дождю к Яме и стал пристально туда всматриваться. Там сидел Джим, одетый в армейский непромокаемый плащ, с довольно необычной шляпой на голове, широкополой, типа «сафари», только ворсистой, один край которой был пришпилен на щегольской пиратский манер, вода стекала по нему, как по водосточному желобу.

«Алвис» стоял на конном дворе (Роуч так никогда и не узнал, как Джим умудрился вытащить его из Ямы), а вот фургон остался как раз-таки там, внизу, где должно было быть глубокое место бассейна; он был водружен на подставки из закаленного кирпича. Джим сидел на ступеньке, попивая что-то из пластикового стаканчика и потирая правое плечо, как если бы он ударился обо что-нибудь, а дождь тем временем стекал с его шляпы. И вот шляпа приподнялась, и Роуч неожиданно для себя уставился в до крайности свирепое красное лицо, казавшееся еще более свирепым в тени полей шляпы и из-за коричневых усов, намокших и превратившихся в некое подобие клыков. Лицо было сплошь испещрено морщинами, настолько глубокими и извилистыми, что Роуч в момент одного из всплесков воображения пришел к такому заключению: Джим, должно быть, однажды сильно оголодал где-то в тропиках, потом, правда, опять набрал вес. Левая рука Придо все еще лежала поперек груди, правое плечо оставалось приподнятым. Но все его перекрученное тело как-то напряглось, он стал похож на зверя, замершего на фоне леса. «Как олень, – озарило Роуча. – То же величие».