Картина без Иосифа - Элизабет Джордж

Капуччино. Ответ нового времени на извечную проблему меланхолии. Несколько столовых ложек «эспрессо», горячее молоко с пышной пеной плюс щепотка в общем-то безвкусного шоколадного порошка — и жизнь неожиданно налаживается. Полнейший бред!

Дебора Сент-Джеймс вздохнула. Ее пальцы сжали счет, который аккуратно положила на столик проходившая мимо официантка.

— Боже! — пробормотала она, глядя с явным недоумением на причитавшуюся с нее кругленькую сумму. В квартале отсюда она могла бы заскочить в паб, если бы прислушалась к внутреннему голосу, который твердил: «Зачем это дещевое пижонство, Деб, давай-ка лучше выпьем где-нибудь кружечку «гиннеса». Но нет, она все-таки потащилась сюда, в стильную кофейню при отеле «Савой», — сплошной мрамор-стекло-хром — где всякий, кто заказывает кроме воды еще что-то, должен раскошелиться. В чем она только что убедилась.

Она приходила в «Савой», чтобы показать свой портфолио продюсеру Ричи Рике. Этот новоявленный гений занимается совершенно новым конгломератом развлечений под названием «Л.А. Саунд/Машин». В Лондон приехал всего на неделю — выбрать фотографа, способного запечатлеть для истории облик Дохляков, пяти участников группы «Дэд Мит» из Лидса, их последний альбом Рика пас всю дорогу, от начала до конца. По его словам, Дебора была «девятым долбаным фотилой», чьи работы он смотрел.

Увы, их беседа закончилась ничем. Оседлав деликатный позолоченный стульчик, Рика прошелся по ее портфолио с таким же интересом и почти такой же быстротой, с какой сдают в казино колоду карт. Снимки Деборы один за другим летели на пол. Она провожала их глазами; ее муж, отец, невестки, друзья, бесчисленные родственники и знакомые, которых она приобрела в результате замужества. Среди них не было ни Стинга, ни Боуи, ни Джорджа Майкла.

К продюсеру она попала по рекомендации знакомого фотографа — его работы тоже не удовлетворили американца. По кислой мине, не сходившей с лица Рики, она поняла, что и ей не удалось обскакать своих коллег.

Впрочем, сейчас Дебору огорчало даже не это, а черно-белый ковер из ее работ на полу. Среди них было сумрачное лицо ее мужа; его глаза — светлосерые, так хорошо сочетающиеся с черными как смоль волосами — казалось, смотрели прямо на нее. Он словно хотел сказать — «вот видишь…».

Она никогда не соглашалась с мнением Саймона, даже если он был абсолютно прав. В этом состояла основная проблема их брака: ее всегда захлестывали эмоции, она отвергала его разумные и трезвые доводы, холодную оценку фактов. Черт побери, Саймон, думала Дебора, не надо ничего говорить; ведь ты не представляешь, каково мне сейчас… Но окажись она в ту минуту каким-то чудом одна, как бы она зарыдала, захлебываясь горечью, ведь теперь она убедилась в его правоте.

А он сейчас находился в сорока пяти милях от нее, в Кембридже. И в эту минуту, должно быть, с присущей ему бесстрастной, клинической точностью изучал очередной труп и набор рентгеновских снимков, пытаясь определить, каким орудием преступник ударил девушку в лицо.

Так что, когда Ричи Рика произнес со вздохом мученика — о'кей, кое-какой талантишко у нее имеется, но хочет ли она услышать правду? — все эти картинки ломаного гроша не стоят, — она не оскорбилась так, как могла бы. Угольки раздражения вспыхнули ярким пламенем уже потом, когда он, поднимаясь, сдвинул свой стул так, что одна из ножек проткнула чеканное лицо отца Деборы, вошла в его щеку и разорвала ее от скулы до носа.

Но даже не из-за попорченного снимка жар прихлынул к ее щекам. Говоря честно, все дело было в словах Рики — ох, дьявол, мне жаль, ты ведь не можешь напечатать еще одного такого старикана, верно?

Вот почему она встала на колени и, стараясь унять дрожь в руках, собрала свои работы, уложила в портфолио, аккуратно завязала тесемки и лишь тогда подняла глаза и заявила:

— Вы не походите на слизняка. Почему же ведете себя как слизняк?

Что — если абстрагироваться от больших или меньших достоинств ее снимков — послужило ей более глобальным объяснением, почему она не получила работу.

«Такого быть не должно, Деб», — сказал бы ее отец. И конечно, был бы прав. В сущности, многого в жизни быть не должно.

Торопливо повесив на плечо сумочку, она подхватила портфолио и зонтик и зашагала по огромному вестибюлю к выходу из отеля. Быстро прошла мимо ждущих такси и шагнула на мостовую. Утренний дождь ненадолго утих, но ветер дул с прежней яростью — злой лондонский ветер, один из тех, что прилетают с юго-востока, набирая скорость на скользкой водной поверхности, а потом обрушиваются на улицы и вырывают из рук прохожих зонтики. В сочетании с грохотом и воем проносящихся мимо машин рев получался поистине адский. Прищурясь, Дебора посмотрела на небо. Там клубились серые тучи. Вот-вот снова начнется Дождь.

Не пройтись ли ей немножко? Река совсем рядом, прогулка по набережной привлекала ее больше, чем возвращение в сумрачный от непогоды дом, еще хранивший в себе следы искр их последней ссоры с Саймоном. Однако ветер рвал на ней волосы, а воздух с каждой минутой все больше набухал дождем, и ей пришлось отказаться от этой идеи. Подъехавший одиннадцатый автобус она приняла за знамение свыше.

Дебора встала в очередь и через минуту уже теснилась в набитом автобусе. Не проехали они и пару кварталов, как прогулка по набережной под свирепым ветром показалась ей куда приятнее этой поездки. На нее нахлынула клаустрофобия, какой-то ковбойского вида парень в джинсовой куртке с надписью «Акваскутум» (водные препятствия) поставил на ее мизинец свой зонтик, от стоявшей рядом пожилой женщины жутко несло чесноком, казалось, запах чеснока исходит из каждой поры ее маленького тела. Все эти мелкие неприятности будто вознамерились убедить Дебору, что и остаток дня не сулит ей ничего хорошего, что ее ждет бесконечное путешествие от плохого к худшему.

Транспорт замер возле Крейвен-стрит; этим воспользовались еще восемь человек и втиснулись в автобус. Пошел дождь. Словно в ответ на три этих события пожилая женщина издала чудовищный вздох, а любитель водного спорта тяжело навалился на ручку своего зонтика. Дебора изо всех сил старалась не дышать и не упасть в обморок.

Что угодно — ветер, дождь, гром, даже четыре всадника из Апокалипсиса — лучше, чем этот кошмар. Даже еще один разговор с Ричи Рикой лучше. Когда автобус полз дюйм за дюймом к Трафальгарской площади, Дебора протиснулась мимо пяти скинхедов, двух панк-рокеров, полудюжины домохозяек и шумной группы самодовольных американских туристов. Она достигла двери как раз в тот момент, когда показался монумент Нельсона, и после решительного прыжка снова оказалась под хлещущими в лицо ветром и дождем.

Открывать зонтик она не стала. Все равно ветер вырвет его из рук словно носовой платок и понесет по улице. Она огляделась, отыскивая какое-нибудь укрытие. Площадь была пуста — широкое бетонное пространство с фонтанами и готовыми к прыжку львами. Без привычной голубиной стаи и без бродяг, обычно нахальных и грубых, которые валяются возле фонтанов, залезают на львов и подначивают туристов, чтобы те бросили что-нибудь птицам, площадь выглядела — наконец-то — как памятник герою, как и было задумано. Вот только укрытием от непогоды она оказалась никудышным. За завесой дождя виднелась Национальная галерея, перед ней несколько человек возились с зонтиками или торопливо бежали наверх по широкой каменной лестнице. Там было укрытие, и не только. Еда, если она в этом нуждалась. Искусство, если она в этом нуждалась. И возможность отвлечься, которой она жаждала последние восемь месяцев.