Дикое золото - Александр Бушков

Иванихин вольготно раскинулся на узковатом для рослогочеловека, но мягком диване, его легонько покачивало в такт колыханию вагона. Врасстегнутом жилете, без галстука, он выглядел чрезвычайно по-домашнему иничуть не напоминал того, кем был на деле, – миллионщика, сибирскогокреза, царя и бога на землях, ничуть не уступавших протяженностью какой-нибудьФранции (если считать без колоний, конечно, одну европейскую часть). Он ловкоподхватил рюмку с шустовским нектаром левой рукой, зажал хрупкую ножку межсредним и безымянным пальцами. Выцедил коньяк, жмурясь от удовольствия. Ипродолжал ровным, хорошо поставленным голосом опытного рассказчика:

– Был и такой случай… Жил под Кежмой мужик, для крестьянинавполне нормальный и благополучный, по нашим меркам, я имею в виду, а по скуднымроссийским – и вообще счастливчик. Им-то там куренка выгнать негде, а у нас,сами давно успели убедиться, Вячеслав Яковлевич, – богатство инеобозримость, при надлежащем приложении рук приносящие достойные плоды… И вотнадо же было такому случиться, чтобы рассказал ему кто-то про этот нашлегендарный колдовской цветок… Вроде разрыв-травы, только действует иначе. Ипод водой с ним пройти можно по дну реки, аки посуху, и в тайге, ежелизаблудишься, выведет не хуже компаса из самой дикой глухомани… Да стольковсякого про него бают…

Он замолчал, во время хорошо рассчитанной паузы поигрываяпустой пузатенькой рюмкой. Прилежно державший карандаш над блокнотом ВячеславЯковлевич, совершенно точно понимая, чего от него ждут, нетерпеливо спросил:

– А дальше, Константин Фомич? Не томите, интересныйзачин разворачивается…

– Дальше? – усмехнулся Иванихин. – Дальше небудет, увы, ничего чудесного, милейший Вячеслав Яковлевич. Никаких вам жуткихчудасий в духе Гоголя Николая Васильевича. Все было крайне прискорбно: забросилнаш справный хозяин и дом, и пашню, и семейство, ушел бродить в тайгу, дняминапролет цветочки собирал. Наберет груду разных и проверку учиняет: зажмет вгорсти один и в речку – бух! Вынырнет мокрехонький, убедится, что далпромашку, возьмет другой – и снова…

Поезд ощутимо замедлял ход, а там и вовсе остановился,лязгая сцепкой. Лямпе мимоходом глянул в окно – там тянулась глухая стена избурого кирпича, невыносимо унылая на вид, принадлежавшая какому-то казенномустроению полосы отчуждения. И ничего больше нельзя было усмотреть. Слишкомдалеко от вокзала, так что людей не видно.

– Паровоз будут менять, – обрадованно вздохнулнизенький незамысловатый Иннокентий Афиногенович. – Ну вот, почти идоехали. И всего-то теперь до Шантарска – четыре часа…

– По расписанию движемся, насколько я могусудить? – спросил Лямпе, только чтобы что-то сказать, – очень уждоброжелателен и прост был устремленный на него взгляд Буторина.

– По расписанию, голубчик, что удивительно.Разболталась в последнее время чугунка… Вон, смотрите, солдатик чего-то бежит…Хотя нет, и не солдатик это вовсе, а жандармский нижний чин…

Лямпе присмотрелся к бегущему трусцой, придерживавшему левойладонью «селедку» здоровяку. В самом деле, погоны на гимнастерке были красные сголубым кантом, а на груди мотался красный шерстяной аксельбант с медныминаконечниками. Судя по треугольной бляхе, увенчанной орлом, жандарм былжелезнодорожный.

Служивый пробежал еще немного, остановился и, широкорасставив ноги, утвердился лицом к вагонам, определенно стараясь, чтобы егопоза была величавой.

– Господа, у вас снова какие-то… коллизии? –осведомился Лямпе, ни на кого не глядя.

– Пустяки, не стоит внимания, – отмахнулся Иванихин. –Документы проверять будут. По вашей, кстати, петербургской моде, ЛеонидКарлович, ну да, изо всех сил тянемся за столицами… Вот только никого еще такимобразом не выловили, пинкертонишки наши доморощенные, – в его голосепрозвучала нешуточная злость. – Хлебоеды-дармоеды… Так о чем я, ВячеславЯковлевич?

– Мужик полностью забросил хозяйство и стал, если можнотак выразиться, экспериментировать на манер ученых…

– Именно! – поднял палец Иванихин. – Именноэкспериментировать, Фарадеюшка наш косматый… Ну вот. Мырял он этак в мокруюбегучую водичку, мырял, да потом, видимо, решил, что сим своим ботаническимэкспериментам следует придать иное направление… Короче говоря, натакалисьоднажды лесомыки на медвежью берлогу. На пустую – дело было ранней осенью… И лежалтам под кучей хвороста наш таежный ботаник. Есть, да будет вам известно, уТоптыгина такая привычка: забросает убоинку всяким хворостом и оставит, показапашок не пойдет, гурман он у нас… Вот… А в руке у покойника, лесомыкиклялись, был цветок зажат. Невидный такой, синенький, зовется, если память неподводит, «заячьими слезками». И утвердилось с тех пор в народишке стойкоеубеждение, что наш мужик, пожалуй что, хотел мишку цветком покорить и то ливерхом на нем аллюры учинять, то ли, болтают фантазеры, и вовсе в небеса накосолапом слетать, аки на сивке-бурке. Вы записывайте, Вячеслав Яковлевич,записывайте скрупулезно: коли уж твердо решились пробовать силы на литературномпоприще, полезно знать, какие в наших диких краях типусы произрастают. Разнообразие!Порою сразу и не поймешь, чего там больше – забавы или тоски… Вот кузнецаМодеста взять…

– Того, что летательную машину строил? – живоподхватил Буторин.

– Его самого. Ухитрился, самородок, в глаза не видяжурналов с иллюстрациями, соорудить неплохое подобие планера господинаЛилиенталя… Изволили видеть в «Ниве» за прошлый год? Ну, односельчане идеювоздухоплавания восприняли, можно сказать, с энтузиазмом – подпалили сарай с«летягою», благословясь. Модест, говорят, новую строит. Чует мое сердце, и эту спалят,ибо космачи наши к техническому прогрессу определенно неравнодушны и свою лептуготовы внести всегда…

– Но ведь летают в европах, господи! – снепонятным выражением сказал Буторин. – Авионер Фурман, ежели веритьгазетам, за один раз преодолел четыре версты…

– «Фурман» – это извозчик, – лениво поправилИванихин. – А француза зовут Фарман. То, Финогеныч, в европах… Фарману,надо полагать, сарай с машиною не жгут… Ладно, пусть себе летают. Я тут,кстати, вспомнил еще один занятный эпизод, про бобрячью шапку и запойногопортного…

Вячеслав Яковлевич, инженер с литературными амбициями,нацелился карандашом на чистую страничку. Финогеныч, простая душа, слушалИванихина с приоткрытым ртом, хотя, несомненно, сам должен был эту историюзнать во всех деталях. А Лямпе, Леонид Карлович Лямпе, торговый человек изВаршавской губернии, откинулся на спинку, прикрыв глаза. Откровенно признаться,путешествие ему изрядно надоело, иванихинские байки, как ни разнообразны были иувлекательны, приелись. Чересчур уж надолго затянулось безделье – как и ВеликаяТранссибирская магистраль. В особенности если вспомнить, что ждало его вШантарске. А, собственно говоря, – что?