Камера смертников - Василий Веденеев Страница 65

Взяв девушку за руку и усадив ее на край топчана, Слобода помолчал, собираясь с мыслями. Потом сказал:

— Город знаешь?

— Немного, — оробев, тихо ответила Таня.

— Надо найти Мостовую улицу, дом три. Там спросить дядю Андрея…

* * *

Танька ушла в город через день. Семен, с нетерпением ожидавший ее возвращения, потерял покой — дойдет ли, не остановят ли на дороге, найдет ли дом на Мостовой улице, поверят ли ей там? От этого зависело столь многое!

И жалко девушку — маленькая, худенькая, похожая в своих старых широких платках на замерзшего нахохлившегося воробышка, — она должна делать суровое дело, которое зачастую оказывалось не под силу и крепким мужикам, ломавшимся от нервного напряжения постоянного ожидания опасности и провала. Кабы не беда у него с лицом да слабость, не дающая возможности самому отправиться в город, ни за что не взвалил бы на ее плечи такого непосильного груза.

А теперь казни себя не казни, надрывай себе душу размышлениями или не надрывай, но дело уже сделано — пошел человек на явку, указанную перед смертью переводчиком Сушковым. Уцелели там, на явке, те, кому надо говорить пароль? Начальник СС и полиции Немежа не зря ел свой хлеб — Семен убедился в этом на допросах, когда немецкий следователь, рисуясь перед смертником и зная, что тот уже не выйдет за стены тюрьмы, разве только его повезут в Калинки на казнь, говорил о городском подполье, называя имена, явки, подпольные клички, и с издевательской ухмылкой добавлял:

— Но вы туда не ходите, мы их уже повесили.

Какое нескрываемое торжество слышалось в его голосе, как горели садистским огнем глаза, как он упивался своим могуществом и властью над жизнью и смертью жителей города. Иногда следователь не рисовался, а буднично делал свое дело, но по тому, как он ставил вопросы, Слобода понимал: эсэсовец знает очень многое, и единственный выход — молчать, как бы тебе ни было больно от ударов резиновых палок и подвешиваний под потолок за вывернутые за спину руки, от пересчитывания ребер коваными сапогами и вливания в рот соленой воды.

И он вел свою маленькую войну на огромной и страшной войне, считая передним краем молчание под пыткой в кабинете с зарешеченными окнами, выходившими во двор мрачной тюрьмы СД.

Если бы можно встать и легко пойти в город самому, отыскать там нужную улицу, постучать условным стуком в окно явки и назвать пароль!.. Душа тогда осталась бы на месте, не тянулось так медленно время, не прислушивался бы к каждому шороху наверху, гадая — вернулась или нет? Как же томительно ожидание!

К вечеру он попросил у хозяйки бумагу и карандаш. Та принесла замусоленную школьную тетрадку с тремя оставшимися листочками в клеточку и огрызок синего карандаша. Остро заточив его, Семен при свете коптилки мелким почерком написал обо всем, что произошло с ним, начиная с двадцать второго июня сорок первого. Мысли путались, слова не хотели выстраиваться в гладкие фразы, приходилось экономить место и писать сжато, упоминая только о самом существенном. Но все равно получилось длинно и едва хватило бумаги, даже исписал обложку.

Перечитал и остался недоволен собой, но больше писать не на чем — бумаги нет, да и сточившийся огрызок карандаша уже не умещался в пальцах. Главное он написал — теперь, даже если его не останется среди живых, это послание должно дойти до адресата и там узнают о предателе, покарают изменника. Не оказалось бы только слишком поздно.

Свернув листки, он перевязал их выдернутой из подола рубахи ниткой и завернул в тряпку. Отдавая хозяйке, попросил:

— Хорошо бы в клеенку запаковать и надежно спрятать. Мало ли что случится, а вам лучше не знать о содержании моего письма. Когда придут наши, спросите кого-нибудь из НКВД или из военной контрразведки. Запомнили? Им отдадите, они знают, как поступить.

— Чего это ты задумал? — прижав тощий сверток к груди, хозяйка уставилась на него расширенными, казавшимися почти черными при свете коптилки, глазами.

— Война, — постарался успокаивающе улыбнуться ей Семен. — Всякое на ней приключается. Поэтому спрячьте подальше, на всякий случай.

Таня вернулась на третий день — грязная, усталая, она едва двигала ногами и шевелила губами, но глаза на похудевшем и еще больше заострившемся лице с конопатым носиком довольно блестели.

— Ой, а на дорогах немцев, — рассказывала она вылезшему из подпола Слободе, помогая матери разматывать на себе платки. — Наверное, новых пригнали, кругом торчат, и злые, ровно кобели цепные. Я уж хотела вертаться, да попались дядьки с Потылихи, на телегу взяли.

— Это кто же? — поинтересовалась мать.

— Долгушкины. Они в город на базар продукты везли, ну и я с ними пристроилась.

— Нашла? — не выдержав, перебил ее Семен.

Не то начнет сейчас трещать про деревенские новости, рассказывать во всех подробностях, чего видела в Немеже, перескажет все разговоры с неизвестными Долгушкиными, видимо, знакомыми и матери, а про дело либо забудет, либо скажет в самом конце, да и то если не уснет: вон, глаза-то у нее едва ворочаются. Сомлела в тепле и, добравшись до дома, почувствовала себя в безопасности.

— А как же, — гордо улыбнулась Танька. — Нашла. Все сделала, как велели, и Андрея спросила, и слова нужные сказала.

— Какой он из себя? — нетерпеливо перебил Слобода.

— Так, рыжеватый, — она пожала плечами. — Годов под пятьдесят, с бороденкой. Чаем из брусничного листа угощал, говорил, организму от него польза. Про вас расспрашивал долго.

— Про меня? — изумился пограничник. — Откуда же он меня знает?

— Вот, — Танька вынула из кармана листовку.

Семен взял, развернул и не поверил своим глазам — с большой тюремной фотографии на него смотрело его собственное лицо! Ниже немцы обещали две коровы и крупную сумму в рейхсмарках тому, кто укажет местонахождение бежавшего из тюрьмы и разыскиваемого властями опасного преступника Грачевого, или доставит его в комендатуру живым или мертвым.

— Даже в рейхсмарках, — слегка присвистнул он, пряча листовку. — Не поскупились. А как он про меня-то узнал?

— Дотошный, — устало опускаясь на лавку и с наслаждением вытягивая ноги, ответила Танька. — Я, как вы велели, сказала, что одному человеку с ним повидаться крайняя нужда, а он меня в дом, чаем угощать, ночевать оставил, чтобы в комендантский час не попала. Женщина там еще с ним живет, старая.

— Про женщину потом, — поторопил Семен. — Дальше давай.

— Ну, попили чаю, поговорили. Дядька Андрей такой обстоятельный, разговорчивый, выспрашивать любит. Пристал банным листом: что за человек, да откуда он, почему сам не придет, кто адрес указал? Я все отнекивалась — не знаю, мол, а он не отстает. Тогда я, как мы уговаривались, намекаю: товарищ ваш, у какого нога больная, подсказал. Он аж с лица сменился, но виду старался не подать и опять расспрашивать: где он сам, что с ним? Пришлось сказать, что вы с ним видались. Тогда он листок достал и показывает — этот, что ли, со мной свидеться хочет?