Волчье правило - Олекса Белобров Страница 57

Во время «воспитательной» беседы с Монстром он видел издали Оселедца, суетившегося между машинами роты. Старлей решил отловить неуловимого старшину. Задача оказалась не из простых: лишь через двадцать минут упорных поисков старший прапорщик был перехвачен именно в тот миг, когда пытался что-то обменять у ремонтёров.

– Хантер! – расплылся в доброй улыбке старшина и, широко раскинув мощные руки, пошел навстречу.

Они обнялись; Сашке было приятно, что хоть кто-то рад его возвращению. «Не все горбатых к стене лепят! – промелькнула в голове резонная мысль. – Не для всех я симулянт и дезертир!»

– Именно об этом ты меня хотел предупредить, там, в Джелалабаде, возле костра? – осторожно спросил он Оселедца.

– Да, Саня, да! – старшина вытер глаза тылом ладони. – Чуяло сердце, что над тобой опасность нависла, чуял я, всеми своими внутренностями!

– Ничего, видишь – я жив и здоров! – Старший лейтенант попытался успокоить старшину роты.

– Вижу, что жив, а вот что здоров – едва ли. – Опытный старшина в упор посмотрел на офицера. – В госпиталь тебе нужно! – как-то по-отцовски посоветовал прапорщик.

– Разговорчики в строю! – Александр не хотел возвращаться к госпитальной теме. – Сделай, Оселедец, что-то со мной, – он показал на свои лохмотья. – К тому же я уже сутки ничего не ел, не пил, не курил, не спал и до ветру не ходил!

– Это мы быстро устроим! – уверил старшина, потянув старлея в глубь площадки.

Там стояла уже отремонтированная Редькина БМП, на корме которой возвышался громадный бак с водой. Горел костер, на огне грелась металлическая капсула из солдатского термоса. Хантер разделся догола и начал мыться. Получилось не сразу.

Голову, точнее – волосы на ней, хозяйственному мылу отдраить оказалось не под силу, поскольку они склеились в корж из смеси крови, духовских внутренностей, пыли, пороховой копоти, водорослей, паутины, половы, мазута. Довелось волосы обрезать бараньими ножницами, обнаруженными у хозяйственного Оселедца, а уж потом – брить распаренную горячей голову станком с лезвием для мужественных людей под названием «Нева».

В результате белая, незагорелая кожа головы покрылась толстым слоем пены и крови – лезвие оказалось, мягко говоря, несовершенным. Хантер мужественно терпел, не обращая внимания на болезненную процедуру; от теплой воды в частности, и вообще от процесса мытья он получал ощущения, сравнимые разве что с оргазмом…

– Так, подожди, я сейчас! – метнулся старшина куда-то, возвратившись со стаканом специфической жидкости желтоватого цвета.

– Что это, спиртяга? – обрадовался Александр.

– Нет, перекись водорода! – перепугался Оселедец, опасаясь, дабы Петренко не глотнул из стакана. – Чтобы тебя назавтра не разнесло от здешних кожных инфекций, – почтенно говорил старшина. – Давай так: там где достанешь – сам обрабатывай болячки, а куда не дотянешься – я помогу.

Перекись зашипела, опалив тело, стало жарко, но иного способа проведения дезинфекции не было, поэтому Хантер был вынужден принять подобное омовение. По окончании дезинфекции старшина раскопал «эксперименталку», прошедшую Крым и Рим. Менее выгоревшие тени на погончиках свидетельствовали о том, что в той жизни ее носитель «работал» капитаном. Форма была на размер больше, чем надо, но имела вид более презентабельный, нежели Сашкины лохмотья.

Тельняшка, найденная хитрым старшиной, была только что из Военторга и поблескивала новизной из-за искусственного состава сырья, из которого была сотворена. Вместо трусов старшина отыскал в загашнике новые, с нуля, полупрозрачные плавки (в Союзе – последний писк моды) – вероятно, недавно купленные в одном из многочисленных джелалабадских дуканов. На ноги старшина выдал новые черные носки и… довольно приличные серые кроссовки (в таких в Союзе «не в стыд» было и в ресторан сходить!), вид которых что-то напомнил Хантеру.

– Откуда обувка? – поинтересовался он у Оселедца.

– Так и знал, что догадаешься, – улыбнулся тот. – С того басмача, с которого ты почин сделал на этой войне, – объяснил он. – «Крот», когда труп минировал, снял обувь, чтоб самому на боевые было в чем ходить, Лом у него отобрал, а Соболь сохранил, – раскрутил многоходовку прапорщик.

– Да и действительно – что делать? – Старший лейтенант уже ничему не удивлялся. – Душаре в райских кущах ангела Ридвана [43]все равно обувка не нужна! В мечеть в обуви не заходят! – почему-то вспомнилось ему.

На побритую голову старшина нашел новое, «дембельское», заглаженное, с острыми линиями кепи (кого-то из «соляры», десантники шли на ДМБ исключительно в беретах) от «эксперименталки». Отныне вид замполит роты имел ежели не бравый, то на порядок лучше того, когда его выловили из реки. Останки формы и обезображенные берцы (правый каблук оказался напрочь срезан осколком) старшина безжалостно сжег.

Как ни дивно, «лифчик» выдержал все испытания и перипетии, которые за два дня претерпели его сменные хозяева. Разгрузочный спецжилет потерял всего два шпенька да немного ободрался, если не считать толстого слоя грязи и крови. Оселедец пообещал, что бойцы приведут его в порядок и через час Хантер получит «лифчик» в свое распоряжение.

Теперь возник вопрос питания. Пока старшина накрывал на стол, замполит забрался в десантный отсек бээмпэшки и прилег там. Тяжкие мысли постепенно сменились традиционными воспоминаниями…

* * *

…Разговор с майором Чабаненко занял больше часа, но пролетел как секунда. Много интересного довелось узнать Сашке за время беседы. Особенно из истории самого Афганистана, обычаев и традиций афганского народа, о самых афганских событиях и участии в нем нашего контингента.

– И самое основное, – по-дружески сказал майор Чабаненко. – У пуштунов существует неписаный свод законов, порядков и правил – Пуштунвалай. Так вот, в нем прописаны три основные заповеди пуштунов, благодаря которым они успешно выживают три тысячелетия подряд. Первая – не спеши, вторая – не спеши, третья – не спеши. Выполняй эти три заповеди, тогда все будет хорошо!

Все вышло именно так, как и предполагал спецпропагандист. Ровно в четыре тридцать прозвучала команда «Тревога!», и бригада закрутилась в калейдоскопе приказов, команд и распоряжений. В четвертой роте каждый знал свой маневр, вдобавок люди уже устали без боевых выходов, каждый душой был уже там – на войне.

В этом и состоял парадокс, хотя и целиком закономерный: сидеть без боевого дела, как в Союзе, в пункте постоянной дислокации, ходить в наряды, заниматься хозяйственными роботами, построениями, совещаниями, занятиями и учениями для большинства офицеров, прапорщиков, солдат и сержантов было намного хуже, чем собственно война.

Лишь динамика боевых рейдов, тактических десантов, засад и поисков, боестолкновений с «духами» давала выход той колоссальной энергии и естественной агрессивности, заключенных в каждом молодом мужчине в частности и в мощном военном организме, перенасыщенном оружием и другими средствами уничтожения (каковым являлась, по сути, боевая десантно-штурмовая бригада) – в целом.