Век испытаний - Сергей Богачев Страница 46

— Та вижу ж, сдулся, ты, соколик, а если стрелять собрался, так из милиции небось?

— Из милиции, из милиции…

Подбежал второй, которого Павел сбил с ног, и сразу же поднял и открыл портфель:

— Ага… есть.

— А беглец-то ваш откинулся, похоже! — Дед метлой показал на тело, лежавшее под колесами в луже воды и крови.

Юный курсант Артём Сергеев прошёл мимо, глядя на произошедший несчастный случай с некоторым ужасом на лице. До этого ему приходилось видеть чужую кровь только однажды, когда они с Васькой Сталиным на даче случайно подстрелили ворону. А своего имени Томик не услышал из-за шума поливочной машины.

— Проходим, товарищи, проходим, не толпимся. — Милиционеры старались как можно быстрее убрать зевак с места событий. Это был не тот случай, когда требовались свидетели для протокола.

Через тридцать минут оперативные сотрудники нагрянули на домашний адрес Полины.

— У нас к вам два вопроса. Первый — вот постановление об обыске. Приступайте! — Главный пальцем указал на комод, письменный стол и шкаф.

— Да погодите вы! Что ищете-то? — Полина уже не особо удивилась происходящему.

— Что надо, то и ищем! Папки в количестве двух штук! Муженёк ваш принёс.

— Да вот они, пожалуйста, — Полина показала на папки, которые лежали на письменном столе. «А почему они про третью не спрашивают, которую Паша с собой забрал?» — тревожно мелькнуло у неё в голове. И тут же она получила ответ на свой вопрос.

— Мы всё же продолжим, возможно, ваш зек ещё что-нибудь притащил с собой. А потом проедете с нами на опознание, — абсолютно обыденным тоном сказал опер, даже не глядя в её сторону.

— Семёнов! Найди понятых, буди, кто там из соседей ещё не проснулся!

— Какое опознание? — присела на угол кровати Полина.

— Опознание тела неизвестного, при котором обнаружена справка об освобождении на имя Черепанова Павла Трофимовича, вашего супруга.

Всё остальное происходило как в тумане, за пеленой слёз. Они её о чём-то спрашивали, она что-то отвечала, понятые кивали, когда им показывали папки, изъятые при обыске, потом её повезли в морг, где она увидела тело, накрытое простынёй. Доктор подвёл её к изголовью, поднял край грязной простыни, и она увидела его. «Всё. Жизнь закончилась», — успела подумать Полина и рухнула на пол.

После допроса она брела домой пешком, низко опустив голову, еле сдерживая дрожь в руках. «Столько лет ожидания — и одна ночь для счастья…»

Поднялась на второй этаж, сняла обувь и вспомнила, что утром, когда Павел ушёл, она его в двери поцеловала, а потом засунула дневник за полку для обуви в общем коридоре.

«Всё, что осталось, — одна тетрадка…» Полина гладила толстую тетрадь его дневника и потом открыла, чтобы увидеть родной почерк, которым семнадцать лет не было ей ничего написано.

«Отвык держать перо. В лагере были только химические карандаши. Перо умное и интеллигентное, оно пишет стихи, романы, но никак не ведёт учёт выработки. Пишу с удовольствием. Отвык.

Не знаю, решусь ли когда-нибудь написать о тех безвозвратно потерянных годах своей жизни. Нашей с Полиной жизни. Мог бы перевести стопку бумаги, но там будет исключительно злость, ненависть. Я не хочу. Хочу новой жизни. Свободная жизнь, семья, ежедневные мелкие радости. Цену им теперь я знаю — от чистого постельного и до свежего хлеба.

Наверное, Господь всё-таки есть, если свёл меня с Севаном в последние дни. Ты был прав, отец Евгений. Такие случайности безбожники называют судьбой. Но ведь кто-то пишет этот сценарий?

Севан отдал мне то, что принадлежит мне по праву, — мою правду. Теперь я всё знаю.

Из дела понятно, что, когда меня арестовали после крушения аэровагона, я был единственным подозреваемым. Кроме протоколов допросов и разных экспертиз, так ещё и черновые записи следователя.

Ход мысли его понятен.

„Почему Ч. не сел в вагон на обратном пути? Где он был за день до этого?“ — и так далее. Вполне логично, что они подозревали меня, но потом, судя по хронологии бумаг, они каким-то образом вышли на ещё одного подозреваемого.

Сентябрь 1921. Тогда меня перестали бить и, можно сказать, отстали. Теперь понимаю почему.

Я помню этого паренька — Арсения Пескова. Щупленький журналист эсеровских взглядов. И виделись всего-то несколько раз, но запомнился. Может, из-за странной причёски — его залысины на всю голову в таком молодом возрасте — редкость, а может, из-за колючего взгляда, который усиливали толстые стёкла его круглых очков. Очки — это, наверно, первое, с чем он попрощался в тюрьме.

Судя по всему, Арсений разделял взгляды Троцкого, что в то время было даже модно. Это теперь можно голову сложить при одном упоминании, а тогда — романтика революционная!

Из показаний Пескова ясно, что на путь контрреволюции он стал давно, когда понял, что пропасть между троцкистами и здравым большинством растёт, чем воспользовался ещё один мой старый харьковский знакомый — товарищ Ремизов Кузьма Ильич. Кто бы мог подумать?

Ремизов прижал ему хвост и подержал в кутузке, паренёк оказался из робкого десятка и долго не упирался.

Взамен на облегчение своей участи и во благо идей Льва Давидовича он согласился провести небольшой теракт. Так прямо и записано в его показаниях: Ремизов мне пообещал свободу, если исполню план по выводу из строя аэровагона. О том, что там будут пассажиры, не знал. О том, что там будет товарищ Артём, — не знал.

В своих показаниях Песков очень подробно и детально описывает, как Ремизов его обрабатывал и уговаривал. При этом Кузьма Ильич обвиняет Пескова в работе на германскую разведку, но как бы даёт ему высказаться, когда тот оправдывается. С одной стороны жмёт, с другой — подталкивает к принятию правильного решения.

Авансом он его выпускает, но на условиях выполнения поставленной задачи. Арсений поверил в искренность его намерений, и сбросить фанерную пролётку с железнодорожного пути тоже не представляло большого труда. Он организовал местную пацанву, нагрузил подводу камней и отправился к тому месту пути, где он делает изгиб и не просматривается из-за холма справа. Сам Песков на нём и сидел. Ждал аэровагон, но первым прошёл товарняк, который раскидал подготовленную кучу. Песков был вынужден спуститься сверху и срочно возвращать камни на место, отчего побил себе в кровь руки.

Вторая попытка была удачной, и аэровагон, налетев на камни, разбился. Арсений видел это всё сверху и описывает свой ужас, когда увидел вылетающих из салона людей.

При встрече с Ремизовым он ему на это указал, что не подряжался на убийство, на что получил от Кузьмы Ильича ответ: „А машинист что, не человек? Ну, так вышло, что ж теперь“.

Арсений на допросах упирает на то, что товарищ Ремизов ему обещал, но следователи непреклонны. В записях значится: „Перевести Пескова во внутреннюю тюрьму до выяснения обстоятельств по Ремизову“.